Свежий Номер

№ 8 (82), 2011

Россию не любят: прохладна, огромна…
Европа и Азия — корчатся в ней.
Соседние страны устроены скромно, —
вот разве китайцы… плодятся плотней…

Россию не знают: извечная тайна
в ее назначенье, в размахе, в умах…
Россия — отшиб, ледяная окраина:
недавно еще проживала впотьмах.

Тогда почему она делалась целью
зубастых ракет и клыкастых идей?
Боятся? Завидуют? Скована цепью?..
Но вряд ли Святое пожрет Асмодей!

Как будто на другой планете
я очутился — с бодуна,
то бишь — попал из яви в нети:
из царства плоти — в царство сна.

Взмахнул рукой, а пальцев нету;
измыслил шаг, но — нет ноги.
И тут увидел речку Лету,
и — словно выцвели мозги…

Я все забыл: Судьбу, Россию,
родню, товарищей-друзей,
и свет лампады негасимой —
перед иконой Жизни всей…

Вокруг меня были врачи…
Вождей оплакивать не стоит:
живя — напользовались всласть!
…Кому-то нужно на престоле
сидеть над всеми, сея власть.

Иных из них — забудут тотчас,
иных — в святые возведут!..
Власть — извращения источник.
Вождь зачастую — проститут.

Порой повластвовать охота —
в семье, в тюряге, на селе…
Но власть любого обормота —
как спирт, настояна на зле…

Голова — не истукану,
а живой душе дана.
Голова сродни вулкану:
в ней энергия слышна!

В голове клокочет лава —
выплеск мысли из нее!
То — монашка, то — шалава,
то — умняшка, то — дубье…

Быть тишайшей, быть смятенной,
быть похожей на арбуз…
Ко всему — сродни Вселенной —
раскаленный тащит груз!

Захотелось телу вкусненького,
распустил я паруса!
Но Судьба, смеясь, науськала
на меня — лихого пса.

Попытался я Судьбинушку
ублажить посредством слов,
но Хозяйка — сиротинушку
затолкала в область снов.

Вот и сплю я — сном отверженных,
продолжая жизни путь…
На меня Судьба рассержена
или — хуже что-нибудь?

День заунывный выдался,
под кепкой — дребедень…
Ты на кого обиделся?
Обиды спрячь в кистень.

Остынь. Нырни под дождичек.
Себя за нос кусни.
Чего лишился? Должности?
Шалаву оттолкни!

Взгляни: восходит солнышко
сквозь утренний туман…
Испей Судьбу до донышка,
смекай и верь, болван!

Окропленный временем и потом,
писанине вверивший Судьбу —
я себя считаю идиотом,
с меткой отрешенности на лбу.

Графоман, упершийся рогами
в пламенем объятую строку,
меченый друзьями и врагами,
разгонявший рифмами тоску.

В местопребывании убогом —
я дышу на ладан — не на кал.
…Меченый ни дьяволом, ни Богом! —
как мне Вася чекнутый сказал.

Словно птицы — мшки целофанные —
за моим пролетают окном…
Дни господствуют мерклые, странные,
окропленные трезвым вином.

Панихиды звучат похоронные;
колыхание траурных лент…
Процветают слова электронные,
человека зовут — абонент…

А на днях бедолага воробышек —
под моим задохнулся окном.
…Я сегодня морфина попробовал
и забылся химическим сном.

Завтра первое мая. Метель за окном.
Снег окутал предпраздничный город.
В парке, словно опутанном сном —
ни людей, ни собак. Лишь на дереве — ворон.

Он танцует на ветке — (и что ему снег?!) —
переступами с лапки на лапку.
Здесь он зиму провел — без согрева и нег,
завернувшись в себя, как в пушистую тряпку.

Одинокий и гордый, как чья-то душа,
он маячит над прошлым, — бездомный и стойкий.
А потом он слетает на снег, не спеша,
и вразвалку шагает к ближайшей помойке.

Лет сорок — песен не пою
и не читаю Льва Толстого.
Я не врагов — баклуши бью —
в объятьях дня полупустого.

Зато ночами иногда —
не сплю, а размышляю, мыслю:
как я, чудак, попал сюда,
то бишь — под своды бренной жизни.

В моем дупле горит ночник,
за коим — образок сияет…
И я горю! Еще не сник.
И образ мой — судьба ваяет.