Свежий Номер

№ 2 (195), 2022

Из останков быка Хадхаянса^[1] —
пища!              бессмертие народа!

«Нейтральная полоса, где все движется
— с точки зренья Сайгона — "вражеская"».

Они должны обрести души в войне
            как последователи Орфея    обретают души в стихах
                        дерево должно загореться от этого грязного огня!
Из убитой зверски человеческой мечты
            дистиллируй божественное питье              запрещенный галлюциноген
                        сотрясающий вид сокрытого
                                    порядка порядков!
Они должны идти на войну и не создать им других
             сцен для действия                своей жизни •

            Dieu,               dont l’oeuvre va plus loin que notre rêve^[2]

Творец            таинственная Бездна
            откуда дым исходит
            людей, созданий, солнц!
Он столь глубок, что синий от глубин
вместилище где нет обмана,            что так обманывает нас.

            безмерность тени                  вес полноты
                        соразмерность
частей предложенья              они должны свершить свой длинный марш
 чтобы свершить
            предписывает жизнь             что принимаем как необходимость.

            И чтоб освободить Новый Китай
            от Чан Кайши, пресвитерианского военачальника, его банкиры
                        разоряли национальную казну, его армиям
            платили взятками (помощью) Рузвельта и Сталина,
                        против Мао, уничтожавшего города,

У самого Мао — гора убитых людей,
            аллитерация «м» как во Вьетнаме
                                    сожженные деревни…
(сейчас Джонсон, не вдохновенный поэт, но скверно
            громоздит свою собственную историю убийств и жертв,
                                    бездарно)
            …невозместимо        неотвратимо              во имя кого?
                        ненависть должна восставить изувеченных и бесправных
против кровавых виршей, что Америка пишет на теле Азии
            мы должны отозвать             держась          за права на собственность
не частную (индивидуальную)        или общественные права на
            нашу общечеловеческую     собственность.

«Соединенные Штаты сами по сути величайшее стихотворение»?^[3]
            Тогда Америка, тайный союз всех штатов Человека,
ожидает, скрытая и протестующая, в сердцах Вьетконга.

            «Американцы из всех народов всех времен на земле»^[4],
            говорит Уитмен, — борцы за свободу духа,
                        преданные общности Человека.
«Чтобы соединиться с тобой, мы отринули
Все хищные создания: Ложных богов и людей»^[5]

l’oeuvre qui va plus loin que notre rêve^[6]

Solidarius^[7]: спаянный.          у этой армии есть своя солидарность.
в общей жизни,                     обладая монетой или получившие монету в оплату
solidum^[8],        золотая эмблема Солнца.
            хотя мы сражаемся подпольно
по воле сердца,          внутреннего солнца тела,
                        крови естественного
восстания       против тирании         •

И с самого начала был коммунизм.            истинная
            Бедность Одухотворенных              которую сердце желало;
                        Я также          отстранился оттуда по привычке.

            +

            Они сражаются с захватчиком
съеживаются, так их поражает страх, расчеловечены голодом либо
не мечтая стать мужами,                  Солнце
            недолго их озаряет;
либо призваны, оплата не цель для них, они не настоящие солдаты,
                        даже не проданы войне
но из страха наказания идут, обязанные, без желанья
            отличиться в бою,
но убивая, убивая,                 чтобы покончить с этим.

О вы, кто ничего не знает о великой идее Войны,
сражаясь, ибо вынуждены, вслепую, не ведая
            границы Истины, но по при-
казу лжецов и властелинов Лжи, ваша
            свобода действий
            их первая жертва,
молодежь, вырванная из постелей первой любви и
            столов для занятий для смерти
чтобы «свободные люди везде» «имели право
            определить свою судьбу
в свободных выборах»^[9] — в Лас-Вегасе, на Уолл-Стрите,
            Америка ворочается в приступах «свободного предпринимательства»,
            лихорадке и панике жадности и страха.

Чудовищные фабрики наживаются на рынках войны,
и как никогда прежде, производящие вооружение,
            отравляющие газы и средства разрушения, высоко
взлетели на волне зарплат и премий. В итоге —
монополисты труда и хозяева распухших
лестниц прибылей и доходов преуспевают.

Первейшее Зло — то, которое имеет над вами власть.
            Принуждение — это Ариман^[10].
В бесконечном Мраке                      телеэкран,
            лживые речи и картины       продают время и продукцию,
трупы жертв сожжены дочерна напалмом

            — Ариман, нутряная нужда рвенья торговца —
образ манекена, курящего, мчащегося в своей машине на бешеной скорости,
            элегантно одетого, надушенного, соблазнителя, без
запаха Мужа или без аромата святости,

вместо Образа Христа;
            служба робота вместо Божественного служения;
Благое Слово и Труд             извращены Рекламодателем,
            Тем-Кто-Отвратит-Наши-Глаза-От-Правды.

Привычка — это Ариман.

Первое Зло — то, что призывает вас на службу,
распространяя свои «товары» в Азии. Он движет вами, вы позволяете ему
            двигаться, в ваших интересах, и так вам и надо,
он действует, как вы ему позволяете. Проблески истинного разума
затмеваются огнями,            которые он разбрасывает.

Мастер обещаний, Великий Барышник и Поставщик!

дымящиеся поля, Б-52 летящие так высоко          ни звук, ни вид
их не дает предупреждения, летчики сбрасывают свои бомбы
не слыша ни звука, не видя то, что они бомбят.

            Это Ариман, слепой
                        разрушитель фермера и его вола во время их труда.

Индустриализация стирает с лица земли Неолит!            Улучшитель Жизни
            высоко вознес свои стандарты!

Кто делает чистых порочными,
Кто опустошает пастбища и поднимает оружие против праведных.

Мое сердце бьется в ритме стоп первых праведников,
            давным-давно плясавших в лесу Броселианд^[11],
И мой разум, когда перестает довольствоваться
             ложью и мечтами генералиссимуса Франко,
наслаждается в обществе потерпевших поражение, но славных мужей,
            которые ушли в горы или
из любви к людям стремились сохранить тайные пути
            братства и сострадания,
            распространяя Истину,
как семена запрещенного галлюциногена, марихуаны или утреннюю славу,
            сокрытую в травах полей.

Да здравствует сокрытое!    Да здравствует страдание!
Любовь, которую мы никогда не знали,     двигала нами с самого начала!
Теперь, быть может, нас ведут на твои высокогорные
пастбища.       Тяжко сдавленное,
мое сердце раскрывается, словно в нем — проход в скале,
            неизвестный ход,
настолько близкий, что весьма подобен смерти самой.

Одинокая дверь, путь одиночеств,
немая песня, последний раз пропетая венами среди чужаков!
Я должен пойти в старую таверну в каньоне позади нас,
на каток для роликовых коньков среди сосен.

Ибо танцоры сошли с гор,
и пианист извлекает такой звук, что скрипач
уплывает на волнах, в туго сжимающих талию наплывах.
Люди, тогда, это — люди летней ночи, закончившейся и прошедшей,
люди из польского танцзала перед последней войной,
в поте и вони лимбургского сыра и бермудского лука,
распарившись от пива и музыки, канзасских сельских евангельских песен,
или летний народ в Катскилльских горах,
который занялся танцами на площадях,     как поэт прибегает
к старому опьянению, которое приводит к поэзии,
не «площадной» танец, но движущиеся фигуры,
века и разные персонажи старой драмы…

случаясь и разлучаясь,
            продвигаясь и отодвигаясь, кланяясь
и откланиваясь, уходя в новые и все же старые
            сочетания,
слово «старый» появляется снова и снова,
            приходит на ум танцующей молодежи

…так что я помню, что был ветхим старцем в той
части танца, Дедулей, мне было девятнадцать и девяносто все же,
беря за руку Малышку Нелли, милуясь с милашкой,

и сам танец, грандиозное собрание флиртующих ног с их фигурами,
            вперед и назад — мы были медиумами
для Людей Старых Времен в их вечном возвращении.

            +

В огромной фигуре из многих фигур в четырех
            сторонах света и империях,
четырежды изменяясь, противоположности
противоположностей, встречаясь и сочетаясь,
разъединяясь и соединяясь, восходя по лестнице литаний,
            пока они не «посланы» —
теряя себя в жизни друг друга
            и находя вновь.

Ныне, потому что я — Огонь а ты —Вода,
Вода и Огонь целуются и обнимаются.
Вода и Огонь танцуют друг с другом.        Это —
            великий мимесис —
имитирует цельность, которая, как нам кажется, истинна тому, Что Есть.

            +

Мы должны вернуться к простым вещам,
холм и ручей, лес и море вдали,
время суток — заря, полдень, яркий или облачный,
пять часов в ноябре, пятый час года —
изменяют определения света.

И скажем танцоры расположились на шести нерушимых линиях
            китайской гексаграммы,
и шестеро пляшут, чтобы шесть линий разрушить, шесть врат или прорывов
в ином смысле устойчивой фигуры: их шестеро в сумме.
Разбившись на группы по трое, они танцуют в четырех группах.

Какие двенадцать вещей твоего мира ты назначишь хранителями,
            попечителями Истины?
Соль, — сказала Корделия. Золото и свинец.
            Поэт, великий создатель войн и государств, и
святой, Буркхардт^[12] назвал трех созидательных
            властителей истории.
Но теперь пусть двенадцать будут не названы.

Танцоры вышли вперед чтобы олицетворить невостребованные вещи.

            В Войне они создали небесную пещеру.
            В Войне я сейчас создаю
                        небесную пещеру,     шатер Ночи
(Солнце уже не зажигает день на Земле,

но много световых лет назад           алмазная искра в сонме звезд
            блестящей сети         бриллиантом зажгла волны мрака              над нами
далекие сияния
                        «игру света или интеллектуальный блеск»

на которое претендую                      собрание сил

(под покровом своего стихотворения         он скрывается
            незрим
                        так что кажется не человек              а мир говорит,
ибо все мои мысли — слуги звезд, и мои слова
            (все скобки раскрываются
явившись из уст, которые являются Вселенной        la bouche d’ombre^[13]

(Поэт-маг доктор Ди^[14] в своем черном зеркале
вызывает духов из тьмы забвения)

сквозь лучи незримых и зримых тел,

            известных и неизвестных                источников и отправителей,

через испаренья, огни, звуки, кристаллизации…

Ибо ныне в моем сознании все молодые люди моего времени
            отказались от верности миру сему, от общественных дел

и по мере того, как их штудии нереального углубляются,
            промышленности, бизнесы, университеты, армии
                        сотрясаются и уходят в небытие,
так что камень, оживая
как зеница ока, подобная луне,
вбирает все зримое из незримого отраженного света
            солнца, заставляет,
держа под своим языком каждого человека, говорить
            о грядущих чудесах.

                                    Хаос/ и божественные меры и порядки
                                                столь соединены браком здесь
                                    что нам остается лишь представить
                                                себя Любовником,
                                                и Возлюбленный появится
мужчина и женщина, дитя и царь, века и лестницы бытия,
            родовые муки и освобождение от мук в смерти    столь перемешано здесь
                        что они черпают из Самой Войны, отвращающей
                                    это дыханье от них.

В этом обряде Великий Маг ворочается во сне
            и грезя в сновиденье маг      шепчет своему возлюбленному:

                        ты столь близок ко мне
                        ты фантом      который сердце
                                    узрит —

и ныне великая река их чувства столь широко разливается

            что берега ее отдаляются и становятся нереальными.