Свежий Номер

№ 04 (185), 2020

Там где поле заброшено, борщевик и березки,
И асфальтное крошево вместо годных путей,
Ветер лупит в лицо, заполошный и резкий,
И, свиваясь в кольцо, бродит пыль без затей.

Там живут старики, там не трудится время.
Камыши у реки, как последний редут.
Я доеду туда, снова буду со всеми,
Ничего, что беда, прислониться дадут...

Ты дождись меня, дом, сотню лет одолевший,
Пусть дышу я с трудом, непонятный чужак.
Я вернусь в эту тишь, я лохмат, словно леший,
Ты поймешь и простишь, а иначе никак.

А Саша никому не отвечает...
Он голову свою в руках качает.
Стихами дышит, только не к добру.
Я дом запру, запруду перейду...
Там, у берез, я тихий свет нашарю,
и смою со щеки своей беду,
грибов найду — потом себе нажарю
под рюмочку. Не бойтесь, не сопьюсь.
Прошла пора... Пока же здесь, в березах,
я, мысли растерявший и тверезый,
за странного поэта помолюсь.

Я вышел из нетей,
          я пропал в лесах и полях,
Я ушел в сырые пространства,
          в глухую тоску бурелома.
Я брел, спотыкаясь,
          и пел (глупо как!): «О-ля-ля»,
А воздух скрипел, царапая глотку,
                как сухая солома.

И казалось, что я на свете один,
                только кляксами птиц
Было испачкано весеннее бледное небо.
Но кто же придумал, что нет в этом мире
                ни лиц, ни границ,
А только молчание, полное гнева.

Напомните, где я, зачем я живой,
Куда я иду, какие ищу города,
             где не буду вовек одиноким.
Но вздыбились черные сосны
                над бедной моей головой,
И черные травы
                хватают меня за ноги.

На выдохе выйду к окраине,
      к серым башням и ржавым трамваям,
И крикну: «Я здесь, я дошел,
             позвольте к теплу прислониться...»
Но ветер забьется, и пыльные смерчи
              расскажут, как мы умираем,
И вылепят всех, кто здесь жил,
             и растают прозрачные лица.

Всю ночь мне папа снился.
Я просыпался, потом засыпал,
и сон продолжался с того же места.
Такой жизнеподобный сон,
последовательный...
Причем происходили события,
которых в реальности никогда не было.
Хороший сон, добрый!
Мы много ездили на папином жигуленке,
встречались с какими-то людьми,
потом папа репетировал
с совершенно мне не знакомыми артистами,
причем они почему-то читали наизусть...
мои стихи!
А папа ругался, что стихи странные
и противоречат смыслу пьесы...
Когда репетиция закончилась,
он надел свой парадный пиджак
с военными наградами
(это было странно,
папа доставал его только раз в году,
в День Победы),
и мы пошли гулять на набережную.
И все разговаривали, не могли остановиться.
Я порывался прочитать мое,
посвященное ему, стихотворение,
но вспоминал, что оно еще не написано.
А потом зазвонил телефон,
и сон оборвался на полуслове.
Сердце жало,
и в горле было горячо.

Намедни, гуляя с собакой, вдруг услышал:
«Дедушка, а можно собачку погладить?..»
И, не поверите, внутренне дернулся.
Да, на самом деле — дед,
внучка старшая уже институт окончила,
младшенький стал длиннее меня,
куда денешься,
но пока не посмотрю в зеркало
или не поднимусь рысцой
на свой этаж (без остановки, между прочим) —
не чувствую себя стариком.

А какие страсти бушуют
под потрепанной плотью,
какая неуемная работа ума и души!
Надеюсь, что, когда окончательно
растворюсь в пране,
нетелесный мой слепок
будет еще долго раскалять
окружающий эфир.

В том мире, что тебе как прежде дорог,
Мерцают головешки павших дней.
И твой любимый, но пропащий город
За ними не становится видней.

Но ты идешь по осени сомлевшей,
Молчит ее остывшая душа,
А за тобою тень, как личный леший,
Торопится, почти что не дыша.

Спеши, покуда догорают звезды,
Туда, где никогда не будешь прав.
И пес родной, хватая пастью воздух,
Залает, не приняв и не узнав.

Земная красота невыносима.
Пока моя береза не одета,
Я понемногу выдыхаю зиму,
Легко вдыхая будущее лето.

Куда б меня ни гнало, ни носило,
Везде искал не золота, а света.
Порой ломался, выживал насилу,
Искал вопросы — находил ответы.

Что слезы городского человека,
Когда шагнет он в мир другой, белесый,
Но все же обернется, уходя —
Его удержат хлебный запах ветра,
Земная красота, моя береза,
И дом в объятьях легкого дождя.

Мы трезвостью ума хранимы,
И горьким папиросным дымом
Омыты наши вечера.
Верны дыхание и слово,
И трезвый разум птицелова
Смиряет бешенство пера.

Так будет ныне и вовеки,
И слезы не омоют веки,
И не швырнет на землю боль.
Полустихи и полуправда,
И это наше полуправо
На давнюю полулюбовь.

Но все же как нам снится часто
Один глоток шального счастья
И эта вещая пора,
Когда безумны станем снова
И жаркий трепет птицелова
Коснется нашего пера.

Как бы ни было холодно в нашей стране,
Мы согреем друг друга последним теплом.
Не бывает судьбы веселей и странней,
Чем бороться с добром и мириться со злом.

На излете стрелы, на изломе веков,
В том краю, где пустой не бывает судьбы,
Мы теряем друзей и находим врагов,
И не прожитый день отдаем без борьбы.

Только петь, даже если дыхания нет,
Только жить — даже если свеча оплыла,
Не надеясь, что тихий останется след,
Выгорая дотла, выгорая дотла…