Свежий Номер

№ 5 (163), 2018

К птичьей неволе заживо привыкая,
Думай как раб и крошки с руки лови.
Клетка крепка, бессмысленны трепыханья.
Нет мне везенья в смерти и нет в любви.

В пору ли плакать, если борьба со злом
В шекель влетит Газпрому и Агасферу?
Слов не хватает. Знать бы такой псалом,
Что, вопреки рассудку, дарует веру.

Встанем на перекрестке.
— Домой?
— Домой.
В храм у ТЦ, под стекол переливанье,
Где из-под снега пела земля домброй,
Речи мирской, как я, не перенимая.

Горько прощанье с клеткой. На вкус горька
Булки резиновой мякоть в ночном Сабвее.
Счастье, беда ли — радуйся: жив пока.
Утро на город падает, как забвенье.

Знаю, что ходит рядом беда со мной,
Видела мало. Сон рассказать смогу.
Будто на снег выводят к стене спиной,
И коченеют ноги стоять в снегу.
Это ль не жизнь? Рассохшиеся плетни,
Мусорный бак, за полем — вороний плач.
Выйди во двор, воды в огород плесни,
Время по окнам долбит из вражьих пращ.
Если кого распнут — он, считай, слабак,
Купольный блеск да вьюга ему синод.
Были и будем смелыми на словах,
Все потому, что Ульрих и Ланселот
В скудном сосуде память не сберегли,
Муторный фильм заездили от и до.
Переключи же, господи, перемкни.
Чтоб не взорваться, если посмотрит кто
И дружбану покажет в толпе: «вон та» —
Лучше глядеть по-рыбьи, мол, разум туп.
Слушать во тьме, как тихо поет вода,
Перетекая в ржавых утробах труб...
Чтоб за столом стакан поднося ко рту,
Думал он речь толкнуть: «Хорошо сидим...»
Вишня цветет и сбрасывает фату,
И над проспектом вьется венчальный дым.

Кажется, вот она — наша тайга,
Там, где дома не видны.
Вот и осина, как свечка, тонка
В глади весенней воды.

Ветхие шторы, коричневый свет,
Утра шершавый наждак.
Ставка окончена, реквием спет.
Так понимать, иль не так?

Черные строки — могильные рвы,
Сбыться точней не могло:
От Перемышля до темной Мордвы
Выбрита степь наголо.

Только не плачь, да с отца не взыщи,
Встреть: напою-накормлю.
Тленом насытившись, злаки взошли,
Чтобы истлеть на корню.

Что закрываться от ветров, что от комфорта,
Ты говоришь, «не все ль равно?». И я про то же.
Но март истерся о наждак, и так охота
На Патриарших у воды побыть подольше.
В чертоги разума сойти на вечный диспут,
Где и побеги от себя не станут страхом.
Но путеводной нити луч в тот склеп не втиснуть,
Покуда, в темноте камней, огнем не стал он.
Народ стекался поглазеть, наставив стульев,
И зареклась я песни петь, дышать свободно.
Пока лежал ты недвижим в кровавых струпьях,
Завален оставался вход. Была суббота.
Участьем из готовых фраз для промотдела
Пробредила, но не спеклась в чаду агоний.
Приди, прими и обескровь. Я просто тело,
Зажатое меж прочих тел в ночном вагоне.
Истаять бы, сойти в эфир, в гуденье мошек,
Господней веря правоте, истлеть, не дрогнув.
Что кроме долгой пустоты, случиться может,
Пока не выскользнешь из пут сетей нейронных?

Если природу и память свести к умаленью,
Корни поджать, закачаться на хилом стебле,
Можно не видеть, как март покидает аллею,
Не просыпаться, не грезить о близком тепле.
Всякий, кого об колено судьба перегнула,
В счастье не верит: не купишь его ни на что.
Жду перекура и сухо во рту с перекура,
Будто пустынное солнце меня обожгло.
Что ж ты замолкла, душа, как птенец, перед бурей,
Смога глотни — чай не ладан, не ветер степной.
Развоплотись же, в суфийском кружении будней,
В бледную поросль мха за больничной стеной.
Чтоб не кивали приветливо, блажь, мол, какая —
Раз в пятилетку явиться: отрезан ломоть.
Крутится жернов, на камне зерно настигая,
Тьма набегает, как мельщик — меня размолоть.
Выйду на станции, выдохну: вот, хорошо как.
Смена окончена, скоро квартальный дожмем...
Если не морок, то что мне листвы полушепот,
Пух тополиный, прибитый вечерним дождем?..

В закрытом сосуде метался первоогонь.
И был он то сыном, то выродком криворотым,
Бои претерпев, устав от больших погонь,
Горшечник устроил сад, привязал к воротам
Стволы винограда, яблони Гесперид,
И плат натянул, и тьму отделил от света,
И звонкое тело ясеня распилив,
Дома на крови воздвиг, и ушел отседа.
И камень Адаму казался сидящей девой,
Плечами широк, и жилист, и тонконос,
Он вырвал в тоске ребро себе, флейту сделал,
Чтоб слезы излить, как Сирин и Алконост.
В бутылочном блеске мир еще не был стертым,
Волна набегала, в Рим относя, и в Крым,
И ветер апрельский выл, и, скользя по стеклам,
Беззвездной простынкой тел наготу прикрыл.
Непрочно людское счастье в земной юдоли,
Живущие честно отданы палачам...
И фиговый куст протягивал лист ладони
На кудри лозы, струящиеся по плечам.

Мысли с мечтами смирив почти, вжавшись в границы плоти,
Можно в кино и в ТЦ пойти, что равзлеченья вроде.
Ну же, замри или осовей, дух, меж устоев зыбких.
Все мы в плену темноты своей, что из тенет не зыркнет.
Наколдыбаешься — и в нору: только бы отлежаться.
Шмотки прогуливать по двору — где там до дилижанса.
Чуя свободу, скрестя персты, вспомнить: на то и мера.
На поперечных разинув рты, охать недоуменно,
Как на ступивших за пелену: что там изжить далось им?
Сами-то сохнем, подобно льну, лютикам и колосьям,
Вверены звонкой стальной косе духа, отца и сына:
Блажью форсить и любить, как все, то, что любить не стыдно.
Пусть же не сдвинется лет арба, в страхе плодя чудовищ.
Истины тень отогнав от лба, бражничаешь, чалдонишь,
Чтобы в лоскутьях пейзаж кровил, проволокой надрезан,
Чтобы, дурея, качал клавир птиц поплавки над лесом.
Вот оно, счастьице: так пахать, чтобы, себя не помня,
День от пылинок стоял, пархат, ночи подобен с полдня,
И позабыть, что небес консоль душу, как флаг, всполощет
Вздохом сирени перед грозой, окриком через площадь...

сизой ряской зарастет вода
города восстанут из лесу
кроме ветра в мире есть ли друг
что за плечи обнимает нас
и бросает малым зернышком
в голубую пустоту земли
не за тем ли ставни хлопают
и хрустит песок меж балками
в отчем доме перекошенном
борщевик до крыши вымахал

не заходит солнце в горницу
на столе не ставят кушанья
догнивает в полисаднике
под кустом скамейка дедова
будто кто-то карту памяти
на ходу в пучину выбросил
принимай другую родину
бусурманский золотой ярлык
из клешней морского дьявола

свет и тьма перемежаются
и вагона двери хлопают
кто-то наступает на ногу
и тогда ты просыпаешься
в страхе что проехал станцию
и выходишь на коломенской