Свежий Номер

№ 10 (48), 2008

Я не люблю поезда за то, что увозят от,
А разговоры в ночи  — за то, что приводят к.
Если уж верить тому, что каждый из нас — акын,
Что удивляться, о чем этот хор поет.

Два ассирийских глаза, родинка у виска,
Бусины двух сосков тонкой кольчужки сквозь.
Блюдо черешни — приманка для желтых ос.
Все остальное — приманка для дурака…

Он говорил я такое говно а я говорила ты мой и значит ты прав
Чем бы себя ни озадачивал ни травил
С кем бы ты ни проснулся с кем бы ни пил с утра
Нет ничего правей (кривей?) правоты любви
Вот тебе поле чудес а мне остальная страна дураков
Нет ничего быстрей разноцветных моих колес
Нечего мне терять кроме моих оков
Но уж их-то я сторожу надежней чем будку пес
Видишь еще одна осень в то же дырявое решето
А от кусачей твари не спрятаться милый она везде
Что ты наделал что ты наделал что
Что бы ты ни наделал что бы ты ни надел

Душа голубка хищная доколе
Тебе не будет мира до каких
Проклятых пор с высокою тоскою
Одно из тысяч имя на двоих
Носить ты будешь
Все сменилось за год
Взгляни на дом твой — не узнать его
А ты все так же кроме волчьих ягод
Не принимаешь в пищу ничего

Что там снаружи метет — морозит ли — моросит
Всякой погоде и овощу свой черед
В сумерках м и ж друг друга целуют в рот
О двоеборье ночное неравных сил
Вечные шахматы — кто проиграл — умрет
Я показала язык петле бритве десятому этажу
Но не могу перестать пересчитывать этажи
Я тебе покажу /думала / я тебе покажу
Нечего мне тебе показать ты намного более жив

Лежу в темноте, и меня кто-то легкой рукой гладит по голове,
Ничего, говорит, ничего, поправишься, перестань,
Выпей свой кармолис, еще посчитай до ста и еще до ста,
Спрячь платочек заcморканный в рукаве.
Утешает, я, мол, не вор карманный, лишнего не возьму,
А вообще, не звони ему больше, хотя — пока есть кому
Набирать многократно его телефонные номера,
Человек, считай, будто и вовсе не умирал.
Так вот к тем из живых, кто дни проводит, погибель свою ища,
По ночам смерть тихонько садится на край кровати, не сняв плаща.

Я волновалась, драла обивку кресла, говорила, что я так больше не буду,
Говорила, что у меня в друзьях — урод на уроде
(мне было неизвестно тогда, что любовь — всюду,
Спрячешься под одеялом, бывало — и там находит).
К месту ушиба прикладывают обычно пятак медный,
В каких-то отдельных случаях — рубль железный,
А волноваться беременным и прединфарктным вредно
(мало ли что). Но всем остальным — полезно.

Заклинаю тебя крылышком стрекозиным, тоненькой паутинкой, пенкой на молоке,
Камушком твоего имени на моем языке,
Сверхсекретным паролем в сетевом дневнике,
Заодно уж тогда и статусом в аське,
Птичкой в силке и родинкой на соске,
Плюс еще одной родинкой (на виске),
Многозначным номером, записанным на руке, —
Погаси свет.
Привет.

1.

Телефоны молчат, как воды в микросхемы набрали,
И холодный июнь доедает меня, не спеша.
С наступлением сумерек в малоизвестные дали,
Шелестя опереньем бумажным, стартует душа.

Начинается дождь, я теперь непременно простыну
В этой черной накидке своей безо всяких затей.
Я глотаю прощальные слезы, уходите вы с Валентиной
Вроде как — за травой. Но еще вероятнее — делать детей.

2.

Валентине двадцать против моих двадцати шести.
Мне до метра семидесяти не подрасти,
Да и губы кроме прости-прости
Ничего не могут произнести.
Не о том печаль, что с тобой не пойти к венцу,
Не о том, что любовь как факт подошла к концу,
А о том, что, увы, Валентина тебе к лицу.
Я еще отражаю, насколько тепла под рукою твоя щека,
Я отлично помню, что ты всегда находишь, чего искал.
Тает в сумерках серая куртка, рюкзак, всесезонная кепка.
Так и быть, заведу щенка.