Свежий Номер

№ 8 (154), 2017

«Как сладко жить и быть родней всему,/ что сопричастно празднику и чуду!»… Не странно ли: это тоже Геннадий Русаков — много-много лет назад. «…Нужно жить, не помня про потом,/ и только мерить жизнь толчками крови»… «Когда мне воздуха от счастья не хватает…». Да, это Русаков, взволнованный, просветленный, гармоничный, приподнятый.
«Праздник и чудо» есть и в новом сборнике:

Но какие они разные, эти праздники! Возвышенность интонации у Русакова пронизывала и те стихи, в которых возникали грустные приметы его детдомовского детства. Чувство сиротства, неприкаянности как тоски по какой-то иной жизни, лишенной грубых бытовых подробностей, осталось у поэта навсегда, — в новом сборнике это прочитывается во многих стихотворениях, вплоть до звучания предельно откровенных нот: «Убежать бы куда-то. Зарыться в песок/ на горячем и солнечном месте», или — «тепла хочу в натопленном дому!/ И чтобы за окном не моросили…/ Куда пойти согреться и к кому/ По всей моей заплаканной России?» Вот и разница: радостные восклицания — и протяжное бормотание.
Ценителям Геннадия Русакова объяснение этой разницы известно. Между давними стихами и поздними — многостраничные стихотворные циклы «Разговоры с богом», вызванные трагической смертью жены, — потрясение, боль от которого поэт стремился заговорить, избыть, заглушить, призвав в собеседники Господа — свидетеля своего горя («бумага — как верное средство лечения», — проговаривается он в новой книге).
Гармония стала возвращаться уже в цикле «Стихи Татьяне» («Другое имя, другая память не отпускали меня: я долго писал “Разговоры с богом”, — так предварял Русаков свою новую публикацию в журнале “Знамя”. — Теперь я договорил, выдохнул все, что раздирало меня, кричало во мне — книга вышла в свет. Я отболел ею»). Богоборчество ушло, — точнее, есть в новом сборнике две строки, которые на минуту возвращают нас к «Разговорам с богом»: «Дерзай. Дерзи, как водится, Творцу, — обращается к себе автор, — Хами ему, поскольку благодарен». Важное слово: «благодарен»: книга с простым названием «Дни» — книга благодарения жизни, книга погружения человека в природу почти до растворения в ней, — другими словами — книга всеединства человека с природой (недаром иногда я слышу у Русакова мотивы Арсения Тарковского); книга поющей тишины. «Все тише гул: дожди врастают в травы./ Такая грусть в намоченных садах» (фрагмент из стихотворения, уже известного по сборнику 1989 года «Оклик»); «Пружинит подмокшая снизу трава./ Стоят бочаги с непроглядной водою»… — если в этих и многих других строках природа слышится, видится, чувствуется, то в других — перед нами как на ладони умещается все мироздание, символом которого становится все тот же дождь:

Время, когда «начинаются грустные дни: / дождь в окошке и небо на крыше», — время Русакова, очарованного жизнью:

время Русакова как поэта грустного, трагического мироощущения:

и, как ни странно, время Русакова, склонного временами к юмору (юмор его, совсем невеселый, скупо рассеян по всей книге). То он восклицает: «Я жить хочу! Я требую повтора./ Продленья. Возмещения затрат./ Заткните уши, чтоб не слышать ора:/ “Я жить хочу! Трикратно, пятикрат!”», то призывает «до слез нахохотаться», не то —

В последних словах — душевная дисгармония, однако строки — музыкально гармоничны. Вот случай, о котором Александр Кушнер писал: «Гармония стиха не дается гармоническим сознанием. Стиховая гармония чаще всего — результат преодоления боли и страдания». Бумага — верное средство лечения…
За редкими исключениями, стихи в «Днях» уже не разделены, как раньше, на строфы; каждое из них — короткий глуховатый монолог без остановки, по сути — одно предложение.
«У меня изменилась манера письма:/ стала суше, печальней и проще», — говорит поэт, и это действительно так. Скажу больше: проскальзывают и банальности («Песком забвения заносит годы» и так далее). Но все они оправдываются мастерством автора. В 2009 году, в 10-м номере журнале «Наша улица» (эссе «Вселенная души», посвященное Ларисе Миллер, чей поэтический рост, как и рост Русакова, происходил при поддержке Арсения Тарковского) я размышлял о стихах, которые выглядят как «вариация на одну и ту же тему» — и о том, что могут в пользу таких стихов говорить сердце и художественный вкус. «Дело не в повторяемости и не в «инерции стиля», которую осуждал Наум Коржавин», — писал я. Такое творчество «лежит в другой плоскости — там, где разговоры о падениях и взлетах, о повышении мастерства не имеют смысла. Бессмысленно упрекать Эредиа, доведшего сонет до совершенства, в отсутствии творческого роста, в отказе от расширения средств поэтической выразительности. Бессмысленно просить неповторимого, невозможного для копирования Геннадия Русакова «выйти на новый уровень»». Да, поиски «нового слова», «эксперименты» в творческой лаборатории — для «ищущих новых путей». «Непохожий», «необычный» Геннадий Русаков? Но это был бы уже совсем другой поэт. С удовольствием увидел в журнале «Prosōdia» (2017 год, 6-й номер), что со мной перекликнулся Владимир Козлов (также отзыв на книгу «Дни»): «Русаков-поэт бьет в одну точку, звучит на трех нотах. <…> Это в Русакове надо почувствовать, потому что от поэтов часто принято требовать разнообразия форм, а тут поэт может дать только глубину погружения».
У меня только одно возражение — безусловно, субъективного характера. Выше я произнес — «мастерство». Собственно, вся книга на нем, мастерстве, и написана; я вижу в последних стихах разрастание поэтической мысли вширь, а не вглубь. Той глубины и напряженности мысли, которыми отличались сборники «Длина дыхания», «Время птицы» и «Оклик», в «Днях» я уже не вижу. «Кипят сады, несносен дым растопки./ Обвал дождя внезапен, как испуг…» «Когда высоких звезд трепещущее пламя/ касается меня, как бережный костер…» «Дымится воздух в солнечном луче…» «Любимые, зачем над нами плещет время?»… Примеры можно приводить бесконечно. Новая же книга тише, дыхание ее ровней, авторский взгляд усталый, спокойно-созерцательный, поэт словно бы движется немного поверх своих старых стихов.
С другой стороны, на этих стихах в раннем возрасте читателю можно «ставить слух»; и в любом возрасте — они вновь и вновь возвращают нас к музыкальному ладу, согласным звуковым сочетаниям. Стихи Геннадия Русакова безукоризненны по форме (важное их свойство — опрятность рифм) и, несмотря на свою неизменную монотонность, — очень живые; каждое слово — осязаемо. В них много воздуха. Дыши — не надышишься.