Главная страница Главный редактор Редакция Редколлегия Попечительский совет Контакты События Свежий номер Книжная серия Спонсоры Авторы Архив Отклики Гостевая книга Торговая точка Лауреаты журнала Подписка и распространение |
Свежий НомерРецензииИрина Горюнова, «Небесный диспетчер»
Красноярск: «Красконтраст», 2016. Искусство — это чувство; так утверждал один современный художник; и, возможно, был прав. Художник отливает свою непосредственную эмоцию в формы избранного искусства, и здесь первенство отдано поэзии: стихи — та материя, где «царственное Слово» (А. А. Ахматова) наиболее полно отражает чувство и сопрягает его с мыслью. Та поэзия наиболее счастлива, наиболее жизнеспособна, где сливаются воедино эмоция, чистая, сильная и искренняя, острая и часто парадоксальная мысль, утонченная ювелирная звукопись и вереница рельефных, незаемных, уникальных образов.
Такова поэзия Ирины Горюновой. Новая книга Ирины Горюновой «Небесный диспетчер» — своеобразное новое открытие поэта, которого в последние годы считали мастером верлибров, и вот перед нами книга рифмованных стихов, где традиция русской поэзии, «рифма, звонкая подруга» (А. С. Пушкин) разработана и явлена едва ли не во всех таинственных и живописных подробностях: читателю есть чему удивиться и над чем задуматься… Поэзия Ирины Горюновой радует и изумляет прежде всего предельной искренностью, обнаженностью, она вся есть обнаженный нерв, жизнь на грани, на обрыве, за которым — или ворота в Божьи чудеса и сияющие небеса, или невероятная трагедия и открытые врата ада. Но поэту удается не соскользнуть с этой тонкой и острой грани, удержаться, будто бы у души, как у ангела, и впрямь имеются крылья: Какие шторма и бури? У нас лишь попутный ветер,
И огонечек греет фонарика сердцевину, чтоб лучше к тебе летел он. Когда же настанет утро, а, может, настанет вечер, Окно распахни навстречу. И нет больше в мире целом Таких же, как он, безумных, преодолевших преграды, С горящим нутром и сутью, летящих всему вопреки, На звук твоего фортепьяно и лучшей твоей сонаты, Мечтая просто коснуться с любовью твоей руки… («Фонарик счастья») Нежность — прерогатива поэзии, прерогатива лирики, но у Ирины находятся совсем иные краски для изображения человеческой трагедии — той, которая уже была или еще только будет, той, что предчувствуется, носится в воздухе, как запах грозы, или уже становится воспоминанием, у которого имени нет:
У тебя нет имени для меня, я пока ничто, я пока целина:
Не целована и не узнана, холодна как монахи в пустыни. Только сердце бьется мое не так, это только сон или верный знак: Может, я лишь просто в рулетке приз или прихоть мелкая, иль каприз, Может, я похмельный с утра синдром, ты случайно коснешься меня бедром, Пропустив меж пальцами как песок, а потом прострелишь насквозь висок, Чтоб не мучилась тут, ожидая зря, в разоренном храме у алтаря. («Имя») Здесь нежность превращается в горечь и иронию, в насмешку над собственным страданием, и в результате — в суровое безмолвие: молчит мертвый алтарь, и молчит разоренный храм, а это значит, молчит и Бог, которому герои молились когда-то вместе — и мы видим, как смерть любви приравнена к подлинной смерти человека.
В книге звучат мотивы и темы, издавна любимые поэтом — это цикл «Маат» с просвечивающими в нем, как драгоценности светятся сквозь толщу воды, то египетскими, то византийскими, то средневековыми, то шаманскими интонациями; это ночная Москва с ее обреченностью, огнями фонарей, с ночным полетом и ночными тенями, будоражащими живую душу, ищущую любви и теряющую любовь; это излюбленные образы древности Земли — Сфинкс, Жрица, Иродиада, Ной, торжественность готики, и вот будто ветер отдул шелковый полог, и мы входим в чертоги христианской мифологии, — но она опять согрета таким личным, таким сокровенным современным и слишком живым и горячим чувством (а впрочем, может, так и надо в искусстве — оно не терпит умозрительности!), что далекая Вифлеемская звезда внезапно становится живой и любящей женской душой — близкой, ныне живущей, настоящей: Хочешь, я приду к тебе вся в белом,
Словно Вифлеемская звезда, И скажу, что душ заледенелых Не увозят больше поезда В дальние, далекие маршруты, В странные неторные пути, Где проходят медленно минуты, И на ощупь слепо не пройти? («Вифлеемская звезда») Дорогого стоит, на самом деле, вот это соединение, сочетание, сопряжение мира дольнего, трехмерного, «натурного» и натурального, и мира горнего, Божественного: ведь эти «…странные неторные пути,/ Где проходят медленно минуты…» — это есть изображение обратной перспективы, как в византийских и русских иконах, изображение мира «по ту сторону» реальности — там, где и вправду навеки сияет нетленная звезда Вифлеема, и к ней века напролет все идут и идут волхвы, странники любви… И совсем уж простыми, безыскусными словами сказана «Молитва» — на мой взгляд, одно из самых пронзительных стихотворений современного поэтического мира, прямо продолжающее традиции и миросозерцание рифмованных молитв и обращений к Богу русской поэзии Золотого и Серебряного веков:
— Ты прости, что я путями
Неприкаянными шла, Ты прости, что я страстями, Не подумав, обожгла, Обожгла, как в печке глину, Свет непроданной души, Там теперь одна лучина, Если хочешь, потуши… («Молитва») Один из любимых мотивов творческого мира Ирины Горюновой — печальный шут, Пьеро, за символическими кривляниями которого (и здесь уместно вспомнить опять Серебряный век и великого Александра Вертинского) угадываются грандиозные драмы, и комедия дель арте незаметно превращается в шекспировского «Короля Лира». Театрализованность жизни для художника несомненна, он часто прибегает к этой «мегаметафоре» («Весь мир театр, и люди в нем актеры…» — Вильям Шекспир), пользуется ею и Ирина Горюнова — локальная, густая яркость многих ее стихотворений почти сценична, но не успеваем мы обмануться и увлечься «представлением», как котурны тут же сбрасываются, и босиком, беззащитно и сверхоткрыто бежит лирическая героиня в тот мир, что ее не только любит и аплодирует ей, но и бьет больно, а в сердце ее все равно живет ничем не вытравляемая любовь и нежность к нему:
Я зодчий своих видений
И мой мастерок — перо, Я дочь своих заблуждений — Несчастный, слепой Пьеро. («Я строю воздушные замки…») Почему здесь Пьеро слепой? Да, он отождествлен с «Я» лирической героини, между ними поставлен знак равенства. Вспоминается «Лунный Пьеро» Шенберга — он бродит в ночи, как сомнамбула, и да, он слеп, но, как любой слепой, он одновременно и пророк, он видит, он — ясновидящий и яснослышащий. Это музыкальное яснослышание присуще поэзии Ирины Горюновой, а сила изображенного в стихе чувства порой столь велика и неудержима, что поэт свободно живописует прорыв в надмирность, в ту неизвестность, что ожидает нас после всего земного:
Я люблю тебя, дай мне имя,
Без тебя я ничто — бездна, Без тебя плоть и кровь стынет И мне тело мое тесно… («Я люблю тебя, дай мне имя…») Это лирика дерзкая и яркая. Светлая и темная, ночная. Солнечная и звездная. Полная ясной и мужественной мысли и полная страстного безумия. Поэзия Ирины Горюновой, построенная на потрясающих контрастах, дает нам понять великое многообразие мира чувств и поднимает нас до высот истинной мудрости. Это поэзия зрелого человека, знающего цену слову и знающего неповторимый и невозвратимый вкус каждого драгоценного земного мгновения.
Елена КРЮКОВА
|