Свежий Номер

№ 9 (47), 2008

Мой стих — о пряже тьмы и света
В узлах всемирного узла.
Призыв к Познанью —  вот что это,
И к осмысленью корня зла.

Задача в том, чтоб разум вещий
Смог отделить Господний дух
От духов мрака — в каждой вещи,
В причинах взлетов и разрух;

Чтоб, прозревая глубь былую
И наших дней глухое тло,
Не петь осанн напропалую
И различать добро и зло.

Пусть Моммзен, Греков, Шпенглер, Нибур,
В трехмерной данности скользя,
Тебе не скажут: — Сделай выбор!
Не крикнут с болью: — Вот стезя! —
Как закатился век риторик,
Так меркнет век трехмерных школ:
На смену им — мета-историк
Из дней грядущих подошел.

Неотделимы факты мира
От сил духовности, и слеп
Кто зрит от магмы до эфира
Лишь трех-координатный склеп.

Мой стих — затем, чтоб запылала
Перед тобой другая глубь.
Ни бриллианта в нем, ни лала.
Он нищ. — Прости и приголубь.

Так что же, если даже допита
Вся брага молодости пенной?
Мы ль за соленой чашей опыта
Найдем наш мир благословенный?

Тогда зачем его искали мы?
И пусть пронзительно хохочет
Упрек, язвительно оскаленный,
Нам в наши выцветшие очи.

Но остановимся ли немы мы
Другим охотно предоставить
Громами, битвами, поэмами
Свое грядущее восславить?!

Из бед и битв вернуться вправе ли,
Чтобы в раздумьях бестревожных
Мы грустно блекнули и ржавели
Клинками, брошенными в ножнах?!

Окрестность в сумрачную мглу одета,
И голубому небу не до звезд.
Зловещий вывод, вызревавший где-то,
Сегодня очевиден, прям и прост.

Я не дрогну — картина знакома:
Предо мною опять расцвели
Корпуса сумасшедшего дома
На холмах словно чайки белы.

Частоколы опять, где стадами
Неизбывное, точно по гроб,
Бритолобое бродит страданье,
То хохочет, то плачет взахлеб.

Здесь Офелий и Гамлетов наших
Обреченный, тоскующий мир
Леди Макбет под «яблочко» пляшет,
Седовласый кривляется Лир.

Эта драма не сходит со сцены.
Пусть красуясь, как чайки, стоят —
Загляни он за белые стены,
Позавидует дантовский ад.

Сам здесь фюрер кричит без умолку,
Рядом яростно чешет висок
Наш Иосиф, считающий сколько
Он прекрасных голов пересек.

Высоко меня, жизнь, подняла ты.
В черный день содрогающих мук
Водворяюсь я в эти палаты
Череды алкоголиков внук.

Ко всему привыкаю опять я,
Перешедший и эту межу.
В гнойники рокового проклятья
Равнодушнее трупа гляжу.

А внизу непоседливый, шумный
Утопающий в море огней,
Бьется город, такой же безумный,
Или, может быть, даже больней.

Мне все равно, пусть буду стоиком
И, забавляясь новой ролью,
Скажу про мир: полтинник стоит он
Со всей и радостью, и болью.

И на пиру, на ринге, в трауре
Вдруг встретив жизнь, окину взглядом,
Перекривясь, как Шопенгауэр,
И повернусь поджарым задом.

Сама сияющая, юная,
Явись, любовь. Оскалясь скверно,
Слюну прокуренную сплюну я
И, не замедля, брошу: — Стерва! —

А уж поскольку те окрысились,
Сражу поклонников, напомня,
Как за цветы даруя сифилис,
Она вздыхать умеет томно.

Георга Байрона угрюмую,
Напялив плащ, сострою мину
И вдруг кривляться передумаю,
Все, как уставший клоун, скину.

Смахну тоску, прощусь со злобою
Без роковых противоречий,
Пройтись по городу попробую
Походкой просто человечьей.

Промолвлю: — Здравствуйте, красавица! —
Заулыбавшейся планете,
А та, понявшая, что нравится —
Бывай! — значительно ответит.