Свежий Номер

№ 8 (46), 2008

Сегодня главная хранительница их рода — Марина Арсеньевна Тарковская: дочь Арсения, сестра Андрея и мать Михаила. Год назад в издательстве «Вагриус» вышла в свет ее большая, подробная и отмеченная собственной «серебряной пробой» книга «Осколки зеркала».

— Марина Арсеньевна, говорят, что на детях гениев природа отдыхает. Однако род Тарковских это опровергает. А еще, на мой взгляд, вашу фамилию отличает благородство поступков?

— Видимо, да, потому что есть много вещей, которые подтверждают эту преемственность. Она едина в какой-то семейной линии, передается в генах, и поэтому, если речь зашла о Мише, то его можно назвать просто уникальным человеком. Я — его мать, но я это подтверждаю. И не потому, что стараюсь его возвеличить. Нет, он действительно необыкновенный человек! А если говорить о поступках, то помню очень хорошо: моему сыну исполнилось лет пять и его приятель Миша Кузнецов шлепал лопатой по луже, а недалеко от нашего дома находилась милиция, и милиционеры нередко проходили мимо, неся в ведре баланду для задержанных. И этот Миша Кузнецов обрызгал проходящего мимо старика, а тот раскричался: дескать, вот, тебя сейчас в милицию заберут! И в это время показался милиционер. И я увидела, как мой ребенок спиной, закрывая, стал оттеснять своего друга подальше от старика. Теснил-теснил-теснил и убрал с тротуара, по которому сейчас должны были пройти «страшные милиционеры». Это всего лишь один эпизод из детства. Но и потом их было немало. И у Андрея подобное было!..

— В своей книге «Осколки зеркала» вы пишете: «Андрей никогда не давал себя в обиду — у него было сильно развито самолюбие и абсолютно отсутствовало чувство страха». В чем это проявлялось?

— Когда мы жили в Замоскворечье с его дворами, где всегда были какие-то свои компании, шпана, Андрей никогда не уходил в тень во время дворовых стычек. Он не прятался за спины других — был впереди, отстаивая справедливость или собственную правоту. Я с ним даже боялась ходить по улицам, потому что идешь (а он очень любил со мной ходить: ну, вроде бы я его девушка — так для посторонних могло показаться) — и обязательно вслед кто-то мог сказать какую-нибудь гадость. И Андрей тут же шел выяснять отношения.

— То есть мог и подраться?

— Ну а как же?! Он дрался всегда. Дрался, когда уже стал известным режиссером. Он дрался во время нашей свадьбы с Александром Гордоном — это было в ресторане «Прага». Вдруг откуда-то сверху, буквально рядом с нашим столом упала тяжелая ваза с цветами. Андрей сразу вскочил, побежал наверх — и там уже началась какая-то заваруха. Я пошла туда, смотрю: Володя Высоцкий…

— Но Тарковский-то, надеюсь, не с ним подрался?

— Что вы! Высоцкий в данной ситуации был заодно с Андреем.

— Вы приводите в своей книге эпизод, который потом Андрей Вознесенский описал в стихотворении «Белый свитер». Тарковский в этом самом свитере стоял в воротах и ловил футбольный мяч. Или это все-таки — образ, привнесенный в стихи?

— Да, брат носил бумажный белый свитер — годы были очень суровые, из одежды — никакого особого выбора, и свитер был и повседневной, и выходной его одеждой. Андрей стоял в воротах, не боясь его испачкать. Вознесенскому, конечно, была важней сама ситуация — бандиты и хлипкий интеллигент, которого лупят грязным мячом. С одной стороны, тут подтверждается храбрость Андрея, но, с другой, образ хлипкого интеллигента лично у меня никак не вяжется с памятью о брате.

— Однажды вашему сыну Михаилу я задавал вопрос: «Какими были твой дед и дядя?» И Миша бросил реплику, которую я до сих пор не могу до конца разгадать: «Дедушка был интеллигент, а дядя — нормальный».

— Видимо, Миша не совсем прав, понимая  под словом «интеллигент» некий шаблон. Допустим, это — человек в очках, в шляпе, который довольно занудлив, робок, неопределенен в каких-то своих проявлениях, отличается бесхребетностью. Что касается Арсения Александровича, моего папы, то понятие «интеллигент» для него не подходит. Он был, скорее, аристократ духа, хотя по происхождению — из мелких безземельных дворян. Но и семейное воспитание, и внутреннее содержание, видимо, сделали свое дело. Папа, прежде всего, отличался глубочайшей порядочностью и презрением к пошлости и подхалимажу. Что ему стоило написать одно стихотворение о партии и Сталине? И он был бы в полном порядке — издавались бы его книги. Но папа же не зашагал по этой накатанной дороге! Он пошел на фронт, хотя мог спокойно остаться в тылу, потому что у него была бронь, да и по медицинским параметрам он не подходил к воинской службе. Будучи в Москве, уже готовился встать в ополчение, а потом увез мать в Чистополь и уже оттуда добивался, чтобы его отправили на фронт. Поскольку он состоял в Союзе писателей, его откомандировали во фронтовую печать, потому что там он был нужнее. Фронтовая печать играла огромную роль для поднятия духа солдат.
А Андрей был совершенно другим. Андрея я не могу назвать аристократом. И не могу назвать интеллигентом в шаблонном смысле этого слова. Он был разнообразным по своим поступкам и проявлениям. Им руководила храбрость, которая проявлялась с детства, когда он, двухлетний, мог залезть на самый верх пожарной лестницы, или не боялся огромных собак, которые ребенку встречались на тротуаре. Ничего он не боялся. Это ему помогло, кстати, в борьбе с Госкино и с идеологическим отделом ЦК нашей бывшей партии. Но, вместе с тем, Андрей понимал, что в этой борьбе нужна определенная гибкость. До какого-то предела он мог пойти на компромисс в вещах, которые считал непринципиальными. Я имею в виду сценарии или уже готовые фильмы. Он мог сделать какие-то сокращения. Но — до тех пор, пока не наступал момент, когда он уже не мог отступать. Ну, например, левитация героини в фильме «Зеркало». Она вызвала огромные нарекания тогдашнего министра кинематографии Филиппа Ермаша. Андрей даже написал ему письмо о том, что он не может пойти на отмену левитации. Нашел убедительные слова: «Филипп Тимофеевич, вы, наверное, тоже испытывали великое чувство подъема, когда любили!.. И вы должны понять состояние высокого любовного взлета души героини». После этого обращения сцена левитации осталась в фильме.
А с чем-то Андрей мог согласиться. В последних кадрах «Зеркала» он снимался в роли героя, уже не закадрового, а реального — умирающего от болезни совести. И коллеги на «Мосфильме» были, в основном, против того, чтобы он сам сыграл эту роль. И Андрей вырезал себя из кадра, потому что, видимо, почувствовал, как художник, что с этим можно смириться.

— Раз уж мы заговорили о «Зеркале», надо признать, что в творчестве Андрея Тарковского это центровой, мистический фильм. И неслучайно вы в своей книге описываете старинный шкаф из мореного дуба, который еще назывался «зеркальный», потому что у него была зеркальная дверца: «Если бы я оказалась на космической станции, летающей по орбите вокруг планеты Солярис, Океан материализовал бы этот зеркальный шкаф». Вы признаетесь, что его пришлось разломать при переезде — в тесную квартиру он не входил: «Мы его убивали, а он не хотел умирать». И все-таки ту зеркальную дверцу сохранили, перевезли. В ней всплывало несколько другое лицо, когда в нее кто-то смотрел. Я глянул на фотографии, представленные в книге — там Арсений Александрович и Андрей Арсеньевич, действительно, отличаются — в зеркале и вне зеркала…

— Я смотрю, вы внимательно прочли мою книгу! Мне, как автору, это льстит. А зеркало это стоит в прихожей. Вы его видели. Оно у нас с детства — фамильное, бабушкино. Существовало вместе с Андреем почти всю его сознательную жизнь, пока он отсюда не уехал, и Андрей, как личность артистическая и любящая себя изучать, конечно, нередко в него смотрелся. Он мне всегда напоминал художников, пишущих автопортреты. Они же сидят перед зеркалом и смотрят на себя, и в этом — взгляд человека взыскующего, старающегося разгадать свою личность, понять, зачем он на этом свете и что из себя представляет. Я очень люблю разглядывать автопортреты, потому что через них человек пытается раскрыть свой внутренний мир, какую-то глубокую тайну, может быть, даже свое божественное происхождение.
А смотреться в зеркало… Во-первых, это свойственно красивому юноше. К тому же Андрей был большим модником, потом — стилягой, и я без конца гладила и крахмалила его рубашки. Во-вторых, он часто рисовал свои автопортреты. Они ему иногда не удавались: глаза, брови, прическа получались, а вот нижняя часть лица — не очень. Тогда на одном из автопортретов Андрей просто нарисовал повязку. И этот рисунок назывался «Автопортрет с завязанным ртом», который был характерен для того времени, когда нельзя было говорить то, что ты думаешь. Недаром фильм «Зеркало» начинается со слов: «Я могу говорить…», потому что Андрей начал свой диалог со зрителем с какого-то определенного времени. Так что зеркало, которое стоит в нашей прихожей, играло важную роль в его жизни.

— Известно письмо Арсения Александровича по поводу фильма «Андрей Рублев», адресованное сыну. Он высказывает в нем ряд «исторических» замечаний. Вообще как складывались творческие взаимоотношения отца и сына? Как относился Тарковский-старший к фильмам Тарковского-младшего?

— Конечно, фильмы Андрея в семье ожидались с нетерпением, потому что все знали, что он приступил к созданию очередной ленты. И каждая была событием для нас. Когда творческий путь фильмов, созданных в России, завершился «Сталкером», то папа, зная все работы Андрея, сказал, что «Сталкер» — его любимый фильм. Что касается какого-то творческого содружества, то, прежде всего, оно проявилось через сценарий к «Андрею Рублеву», который Андрей послал папе. С «Андреем Рублевым» — сложно, потому что сам Андрей в своих интервью, данных в то время, всегда настаивал на том, что это фильм исторический. Но в более поздних беседах говорил, что это фильм о судьбе художника в России вообще. А начальство, оно же было совсем не глупым, понимало, о чем идет речь. А папа отнесся к сценарию только с точки зрения истории. Видимо, Андрей предварил, передав папе сценарий, что это действительно историческая лента. И папа, как рецензент, очень строго подошел к этой теме — разложил ее по полочкам. Его замечания — очень точные и правильные. А Андрею нужно было другое: чтобы все-таки в Рублеве мы почувствовали современного человека. Потому что средневековый художник-иконописец не мог, например, осквернить загрунтованную стену храма черной краской. И в фильме даже Дурочка понимает, что он, сделав это, совершил какой-то великий грех. Это жест отчаявшегося нашего современника. Но что-то Андрей убрал из фильма по совету папы. Например, раскалывание икон. Это уже было совсем кощунственное деяние.

— Каковы были взаимоотношения между двумя, такими непохожими великими сокурсниками — Андреем Тарковским и Василием Шукшиным? Что за причина охлаждения между ними накануне съемок «Андрея Рублева», где Шукшин должен был сыграть одну из ролей, а потом не сыграл?

— С первых же дней поступления Андрея во ВГИК я слышала от него восторженные отзывы о Шукшине. Он просто влюблен был в Василия, потому что это была удивительно яркая и страшно талантливая личность. Андрей всегда протестовал против отделения интеллигенции от народа. Поэтому у него не было такого отношения к Шукшину как представителю простого народа в облике парня из Сибири. Да, Андрей был москвичом, из интеллигентной семьи, очень начитан. Да, у Васи были пробелы в его развитии в широком понимании этого слова, но я никогда не видела со стороны ни какой-то насмешки и не слышала какого-то презрительного отзыва о Василии. А дальше произошло то, что, прежде всего, Вася стал писателем, и Ромм ему советовал веером рассылать свои рассказы во все журналы. Но Андрей всегда на первое место ставил его как актера. Если я не ошибаюсь, у него была такая градация: актер, писатель, режиссер. И поэтому брат хотел пригласить Шукшина сняться в фильме «Андрея Рублев», чтобы он сыграл роль двух князей-близнецов, которых потом блестяще сыграл Юрий Назаров. А не сыграл Василий потому, что к той поре их творческие пути уже начали идти параллельно. Андрей приступил к съемкам «Рублева» в 1964-м году, и Вася к этому времени уже окончил ВГИК и тоже начал снимать как режиссер. Шукшин был натурой многогранной, сложной, понимающей, что в условиях Москвы и «Мосфильма» ему предстоит борьба за место под солнцем. Известен такой эпизод: пришли Андрей со своей первой женой Ирмой Рауш и Вася с актрисой Лидией Александровой, которая сыграла библиотекаршу в фильме «Живет такой парень» и тогда была его подругой. И Вася вдруг сказал: «А я вас всех обгоню! И тебя, Риниток, — обратился он к Рините Григорьевой (она тоже была режиссером, вгиковкой), и тебя, Андрюша…» Андрей ему и говорит: «А зачем обгонять? Мы посторонимся — ты проходи сам…»

— В своей книге вы с большой симпатией описываете Василия Шукшина — красивое лицо сибиряка, скулы. Скорее, это взгляд не только мемуариста, но еще и женщины: «И я узнала, что… «Почему же ты мне раньше этого не сказал?» Между вами было что-то большее, чем просто человеческая симпатия?

— Надо было бы мне прокомментировать этот эпизод немножко иначе, потому что, мне кажется, Вася это все придумал. Возможно, я ему нравилась. А почему — нет? Хорошенькая, молоденькая девушка. Скромная — всегда опущенные глаза. Никогда не была вульгарной. Вот я его и спросила, не очень поверив признанию: «Вася, а чего же ты раньше-то молчал? Ты мне тоже очень нравился». Шукшин действительно имел большой успех у женщин. Но сердце мое было занято. Просто во мне осталось какое-то впечатление. Как это называется, когда между людьми идут флюиды?..

— На мой взгляд, в том, что ваш сын Михаил Тарковский перебрался на жительство в Туруханский район есть некий вариант доосуществления его дяди Андрея, который тоже работал в Туруханском районе в геологической партии. Миша мне рассказывал о своем разговоре с Андреем Арсеньевичем, в котором поделился с ним желанием переехать в Сибирь, и тот якобы одобрил его выбор: «Там надо жить!» Может быть, здесь проявилась главная «Ностальгия» Андрея?

— Да, это было в Москве, на квартире Андрея. Миша пришел к нему и Андрей, действительно, сказал: «Там надо жить!», и Миша это принял. А по поводу доосуществления… Андрей попал в Сибирь не по своей воле, потому что бросил институт востоковедения. Удивительно, что впоследствии кто-то из моих знакомых вспомнил, что я маме тогда сказала: «Неужели ты думала, что он там будет учиться?!» Академические занятия были не для него. Андрей был артистической, художнической натурой. И, чтобы убрать Андрея, как мама говорила, «с этой вонючей Серпуховки» (это был наш районный Бродвей, куда забредали разные джазовые приятели, что настораживали и не нравились маме, потому что уводили Андрея в сторону от какой-то правильной дороги), мама нашла через знакомых геологическую экспедицию, которая, как выяснилось потом, искала алмазы, столь нужные для советской промышленности. Года через два эти алмазы были найдены в Якутии. Есть такая трубка «Мир». И геологи написали самому Берии закодированную телеграмму: «Трубка мира курится хорошо». А та экспедиция, где работал Андрей, в которой он был коллектором — носил ящик с образцами и описывал их — тогда ничего не нашла.
Что касается фразы «Там надо жить!», знаете, Андрей уже к тому времени стал гуру. И, я так думаю, произносил эти фразы уже как учитель жизни. А Миша, глубоко его уважая, был и остался человеком скромным и никогда «не лез» к «знаменитым родственникам». У него есть об этом стихи: «Я не трогал ваши перья, не вертелся у стола. И не рвался в подмастерья, но она меня нашла…». Гордость — одна из характерных Мишиных черт. Он никогда ни у кого ничего не просил. У него всегда было чувство собственного достоинства и поэтому слова, сказанные Андреем… Да, возможно, они на него повлияли, но я не знаю, может быть, Андрей и не очень обдуманно произнес эти слова?

— Тогда как вы сами восприняли отъезд собственного сына из Москвы «во глубину сибирских руд»? И изменилось ли ваше восприятие на его житие теперь?

— Оно у меня было всегда таковым, что, если Миша считает, что именно так нужно жить, значит, это его выбор. Мы с мужем никогда не протестовали. Всегда принимали это как должное. Поэтому у меня нет никаких изменений в моем восприятии по этому поводу.

— С другой стороны, Марина Арсеньевна, даже если б они были, Миша сейчас — сложившийся писатель. Я думаю, что его сформировал не только генетический стержень его фамилии, но и время, обстоятельства и место. У Миши есть очень чистый, ясный и многое объясняющий рассказ с простым названием «Осень». О том, как, плывя по реке Тынеп, он переворачивается вместе с лодкой и сундуком, который уносит течение. А в сундуке — книги: Набоков, Леонид Андреев, Хлебников, Пруст… А добравшись до охотничьей избушки, вдруг обнаруживает в ней том Пушкина — сказки, «Маленькие трагедии», стихи, «Повести Белкина». Может быть, действительно в этом заложен глубокий символ? В глухой тайге остался Пушкин, как нечто изначальное, многомерное и в то же время сдерживающее. И автор спрашивает: «…я гадал, что бы подумал Пушкин, глядя из-за деревьев на мутный просвет Тынепа, на блестящую от дождя крышу избушки, на чайник брусники в моей руке. Мне хотелось сказать ему, чтобы он не волновался, что я буду, как могу, служить России, что если и не придумаю о ней ничего нового, то хотя бы постараюсь защитить то старое, что всегда со мной и без чего жизнь не имеет смысла». Мне кажется, эти слова — через своего внука и племянника Михаила — задают сегодня его дядя Андрей и дедушка Арсений Александрович.