Главная страница Главный редактор Редакция Редколлегия Попечительский совет Контакты События Свежий номер Книжная серия Спонсоры Авторы Архив Отклики Гостевая книга Торговая точка Лауреаты журнала Подписка и распространение |
Свежий НомерНаследиеСВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ВАДИМА СТЕПАНОВА
В Тамбове, на 75-м году жизни скончался писатель, член Академии Зауми Вадим Леонидович Степанов (1940 — 2015).
Естественным состоянием Вадима Степанова было письмо. Он писал прозу, которая не подходила ни под какие определения. Его старинная немецкая машинка часто выдавала и весьма остроумные «острокизмы», которые попадали в антологии афоризмов. Его ум был склонен к естественным наукам, математическим исчислениям реальности, к прочитыванию мира с конца, поэтому он писал и палиндромы. Вадим полагал, что если текст написан, то уже существует в ноосфере, открытой его любимым ученым — Вернадским. Человек письма, естественный философ, наш друг-собеседник не уходит совсем, только смотрит на нас, может быть, немного со стороны... Надеемся, что идущие параллельно мыслительные стрелы встретятся в пространстве... Сергей Бирюков
Марина Кудимова Наталия Лихтенфельд Евгений Степанов Александр Федулов Вадим СТЕПАНОВ
НЕСКОЛЬКО ЛИНИЙ
* * * Пробуждение резкое
Как штрих угля на белой стене Несколько линий И контур рисунка Неровный Но полный очарованья И силы Необузданной первобытной! Резкое пробужденье Оттенки всех чувств и цветов Открываются неожиданно Широко раскрытыми глазами Будто водопад яркий и буйный Обрушивается И тончайшая чуткость к горю и счастью Рождается в сердце И от этого больно и сладко. Рожденье таланта. * * *
Опадают листьями слова,
И к зиме пустеет голова. Ветер не свищи и не рыщи — Ничего тебе там не найти. Снова ожидание весны. На деревьях иней седины. А слова — как корни под землей. Где-то глубоко и далеко. * * *
Настойчивость
С нежностью переплетаются. Гроздья цветов на копье, Нацеленном в солнце. И лицо ее в памяти — Тонкое и прекрасное лицо. Творение гениального художника — Имя которому Любовь. * * *
Растворилось во времени то
Что усталость мелкие ссоры привычки Нанесли на берег крутой С которого сердце однажды Бросилось в море любви. Осень с зимою прошли Обнажился песок золотой И из памяти вышла она Такой чистой и светлой Как прежде. Растворилось во времени то Что усталость мелкие ссоры привычки Нанесли на берег морской… * * *
Перебираю, как четки,
Воспоминанья, Ищу там алмазы мгновений И без устали шлифую их, Чтоб превратить в бриллианты. Потом нанижу их На какую-нибудь юношескую идею, А потом вновь спрячу Драгоценное для меня Ожерелье В шкатулку памяти... * * *
Услышав плач, палач печальный,
Накинув плащ на плечи спешно, Прошел на площадь, где пылало, Как пламя, племя возмущенно… * * *
Я сломлен там — внутри.
/Опустошенье жжет./ Как горбуну — чей недостаток виден — особенно весенним утром, так мне сегодня тяжко внутрь смотреть. Там дерево, что сломано в корнях. Хоть плоть жива, душа уже мертва. Так паралитик смотрит на бегущих. * * *
А там
другой уж мир. Мы им окружены, не виден чувствам он. И только разум наш, как крот, тот роет мир, чтоб вырвавшись когда-то на поверхность лучами солнца, что ползут за ним, вдруг осветить еще одно мгновенье. * * *
В картинной галерее в полумраке
/в старинных канделябрах тают свечи/, брожу я средь картин или приятно, на корточках сижу я возле печки. Давно мечтал я о таком сюжете, прошения куда-то подавал. Увы, мне ни привета, ни ответа, и я проник сюда через подвал. И сделал верно. Ощущенье риска, как обострили чувства все иные. Вот миска с молоком стоит для киски — вдруг обернулась репинской картиной. А женщина, лежавшая на книжках, меня зовет /пока, мол, здесь безлюдно/. Смешались явь и сон, а рукава с манишкой… Но в данном состояньи мне уютно. * * *
Вечереет. Сиреневый лес
превращается также в утес. И тогда, волнуясь, овес, морем тех становится мест… * * *
Одуванчиков время ушло, и прикатят когда
эти шарики белых, мерцающих матово, стрел? Когда смотришь на них издали между всяческих дел, то мне кажется, — кем-то разбросаны здесь жемчуга. И прикатят тогда, когда стрельчатым станет росток. И с собой принесут так желанное нами тепло. И средь этих бесчисленных солнечно-рыжих голов ты узнаешь, что время безвластно над нами, дружок. * * *
Вот сочетанья слов округлых, как подлодка.
Гармония размеров, как в дельфине. Они ведь о любви? Но быт подобен мине. /Пока же, что внутри, заключено, как в скобки./ Мы движемся друг к другу очень плавно И плавниками рук приветствуем и гладим. Так нужно жить. И не толкайтесь, гады. Горючее любви сродни тому ж урану. * * *
Безумна ли сладость слов.
А слабость ли это — кто знает. Там, в воздухе, что-то витает, проглотишь — тебе повезло. Мгновенья — их отложи. Что тянешь и тянется — гниль. А вспышки когда-то сложи, это и будет жизнь. * * *
У порога старого дома я осень заметил.
За калиткою ясень — широкий и мощный такой. Заглянул за забор: качели, две клумбы, беседка… В ней старушка и тазик пред нею с водой. Она моет старинный — на вид золотой — канделябр. На нее, ожидая чего-то, взирает лохматый щенок. На качелях девчонка, мечтая о Васе, готовит урок. Поросенок блаженствует в луже. Но скоро октябрь… * * *
Веранда в запустеньи, стекол нет,
Гоняет скучно пыль и листья ветер. Остался подорожник от тропы, в грязи же след от девичей стопы. Все вымерло? Но, чу! Мне слышен скрип — С коляскою старушка у двери. О, страшным оказался жизни смерч: все перекручено от ног до узких плеч. Но средь груды раздавленных костей /Живей живых — в руинах Колизей!/ Глаза души поистине святой — И светятся умом и добротой. Какая мощь в немощном теле том! Где смерчи революций и реформ? Ее же не окончены труды — праправнук на нее с любовию глядит… * * *
Молодая, но усталость уже на щеках.
Таз с бельем на красивых еще руках. Ребятишки, поймав, наконец, стрекозу, не ее, слава Богу — морковки грызут. У сарая с паяльною лампой свекровь, свекр уже поросенка зарезать готов, муженек лежит под машиной «Москвич», что-то там в карбюраторе ночью стучит. Засолили уже бочонок грибов, сотня банок варенья — трещит погребок. А на грядках уже дозревал помидор. ….Наконец застучал допотопный мотор. А вечор телевизор голландский включив, смотрит женщина порно, детей уложив. И завидует бабам: «Красиво живут!». И горячие слезы на щеки текут. * * *
Выгорали краски от жары,
неба стало белым полотно. Краски листьев — желтые давно. В общем, краскам щас не до игры. * * *
Закат догорал и вспыхнул малиною сад.
Горят помидоры, как будто и вправду горят. И яблоки рдеют на гибких от страсти ветвях. И нет ничего, что напомнит нам давешний страх. Иль, может быть, те огурцы? Зелены чересчур. Иль те баклажаны, одетые в черный пурпур? Смородины черные глазки так и сверлят… И страх из-за шкафа выходит, чтоб душу объять. Но вот поднимает и солнце златую главу. Прокашлявшись, иволга пробует утренний звук. И радость играет на струнах божественный свет. Привет тебе, жизнь! И баклажаны — привет! * * *
Я нашел ее
за неожиданным поворотом берега или судьбы. И крик восхищенья вспыхнул в моих глазах и крик восхищенья к Солнцу вознесся, в чьих теплых огромных лучах лежала она — беззащитная, гордая… * * *
В юности мир идеален.
Ненависть или любовь. Да или нет. И меж красным и белым нет перехода из серого цвета. Может, в отсутствии серого цвета и заключается истина? * * *
Сейчас в моде рифма и ритм
Также запрещают писать верлибром Это, мол, иностранный способ мышленья На русском, пусть и поэтическом, Языке. И кто знает, к каким приведет это последствиям… страшно подумать. Классический ж стих так похож На строй бравых солдат. Ать-два! И никаких мыслей. Как он дисциплинирует ум и чувства! Но уж говорит народ: Плотника, столяра, кофе. Ударенье уйдет на последний слог И само собой, постепенно Исчезнут из классического стихотворенья Рифмы и ритм. Превратятся те незаметно В верлибр Или белый стих. Ломается железная дисциплина. Рушится строй. И вместе с тем умирает Ложная их красивость И что-то останется? Когда обнажится их содержанье. * * *
Как хорошо. Смеяся, луг цветет.
И жизнь бурлит — как океан в огне. Такого не предвиделось и мне, но Это есть, а значит будет То. Не говори, а мимо промолчи. Но Это есть. Да здравствуют Они! Сияют над тобой мои огни, и время мимо нас сейчас промчит. * * *
Когда придет к ромашке спелый плод,
то из себя восстанет наш народ. И возлетим из тяжести пород в ликующий огнями небосвод! * * *
Земля еще под снегом декабря,
но корни трав готовы уже жить. Уже проснулся жизни сок. Ура! И этот миг великий молча жди. * * *
Ее отец, сказали мне, цыган.
Она похожа тоже на отца. И от ее чуть смуглого лица проходит путь из Индии в Рязань. Как изваянье. Словно и не ждет. Сковал дыханье и движенья страх, чтобы не выдать бешеную страсть — огонь, что изнутри, так жжет. Но То не остановим мы. Сквозь зубы пробивался стон. И вырвался из узницы огонь. И закричала бешено: «Возьми!» * * *
Девушка в красном платье
мелькнула. Как огонек. И погас. Но душу успел согреть. * * *
Снег выпал ночью.
И утро стало чудом. Из пушистого снега росли бархатные бархотки. «Осенние подснежники», — теперь их зову так. <Последнее>
Моей ясноглазой внучке
Даден дар колориста Дабы она извлекла из грязного грязного мира Пальцами по-шампански игристыми Забавные, но чистые мини-атюры Возразите: мол, это не так. Небо искусства закрыто зловещими тучами, что выдувает без устали черный квадрат. Но и эта загадка преодолима: Если Бог дает талант, Значит, он хочет чтоб люди видели мир так, Как видели его наши ясноглазые внучки! Ноябрь 2015
Публикация Татьяны СТЕПАНОВОЙ Вадим Степанов — поэт, публицист, соучредитель Академии Зауми. Родился 31 декабря 1940 года. Жил в Тамбове. Скончался в 2015 году.
|