Свежий Номер

№ 8 (130), 2015

Название лирического сборника Александра Орлова «Время вербы» сразу же направляет читателя в светлое вербное воскресенье, в преддверие великого праздника Воскрешения Господня. Но это отнюдь не значит, что стихотворения погрузят нас в мир исключительно христианский, поскольку Орлов, как поэт неоднозначный, ищущий, замечающий и способный увиденное показать в совершенно ином ракурсе, не может остановится лишь на одной точке зрения.
Как и в предыдущих сборниках, Орлов смешивает то, что в привычном нам мире смешению не подлежит: в его стихотворениях тесно переплетается христианство с язычеством, зима — с весной, дождь — со снегом, полузабытые легенды древности — с яркой стремительностью современности. Но все же общая направленность сборника приводит к мысли о вечности жизни, о неизбежно побеждающем добре.
Оставаясь верным своей поэтической манере, автор путешествует по просторам России, открывая читателю знакомые места с малоизвестных сторон, где со знаниями историка и поэтическим видением мира он способен заметить то, что ускользает от обычного взгляда современного человека:

Многие из нас бывали в одном из красивейших городов золотого кольца России, восхищаясь его белокаменным кремлем и наслаждаясь знаменитым перезвоном колоколов, но признайтесь: вспомнил ли хоть кто-нибудь при этом об убийцах великих русских князей? Думаю, вряд ли. Александр же, находясь в постоянном движении и поиске, напоминает читателю эти черные страницы нашей истории. Но при этом всем нам известно, что никакие темные силы не смогли сгубить Великую Русь, зло не может торжествовать вечно, и наша страна не сможет исчезнуть с лица земли, как некогда исчезла римская империя.
Буквально в каждом стихотворении сборника читатель видит не просто надежду, а твердую уверенность поэта в торжестве справедливости — так же, как каждый из нас уверен в смене времен года и конечности существования зла.
Как и в предыдущих сборниках, Орлов продолжает знакомить читателей с Москвой, рассказывая о ее защитниках («Фрося»), рассматривая барельефы старинных домов в московских переулках («Я чувствовал себя немецким пленным…»), поднимая взгляд к верхним этажам сталинских высоток («Угасший день отчаян, кроток…»). При этом в сборнике Орлова появляется стихотворение, где он одушевляет московский переулок, чего раньше в его творчестве не встречалось:

Это, безусловно, довольно известный поэтический прием, и когда он удается, то возникает объемная живая картина, где идущий по неширокому переулку человек вдруг останавливается и видит то, мимо чего в повседневной жизни пробегают, не обратив внимания, и, словно в благодарность за эту минутную остановку, оживают стены домов, номерные знаки, двери подъездов, молча рассказывая тайны прошлого, неизвестные доселе.
Тем не менее, Орлов — все тот же поэт «дождя и снега», знакомый читателю по сборникам «Московский кочевник» и «Белоснежная пряжа», поэтому неудивительны и ожидаемы в его творчестве россыпи снежинок, наметенные сугробы, ледяной панцирь рек и озер. Только во «Времени вербы» создается ощущение скорого прихода весны, поскольку «хилеющие в приступах снега» вместе с февралем неизбежно покинут Москву, и даже отлогий сугроб накренился в сторону храма, словно отдавая поклон воскреснувшему Богу. Однако, наряду с неизбежностью прихода весны, существующей помимо человеческой воли, в сборнике появляется уверенность в приходе иной весны, подвластной человеку:

Что же такое «славянская весна»? Мне кажется, что Орлов постепенно приводит читателя к ответу на этот вопрос, поэтому «Молитвами Осляби/ Здесь каждый обогрет./ Здесь оседают хляби/ И грозен Пересвет»; у стен московского кремля «снега роптали в тягостной усадке», а «весенний дождь — подобие елея», и «взирая на кармазые снега цветет у Новодевичьего верба»; но финалом славянской весны, на мой взгляд, становится вроде бы не связанное напрямую с ней стихотворение «Беркут», поскольку великие победы русских людей попирают зло так же, как солнце неизбежно побеждает зимний гнет.

Это стихотворение, являясь кульминацией первой части сборника, связывает воедино разнообразные по темам, стилям и временам произведения, придавая им единую смысловую нагрузку. Поэтому органично сочетаются в сборнике подвиги героев древности с подвигами советских людей в Великой Отечественной войне, языческие капища — с православными храмами, и становится видна воочию связь поколений. Орлов словно говорит читателю: «Мы, славяне, остались прежними, все придуманные границы и раздутые извне споры между нами — временны, потому что славянский мир, несмотря ни на что, был и будет един».
Во второй части сборника, называемой «Былины Поморья», автор путешествует по русскому Северу, останавливаясь в знаковых для русского человека местах — на Соловецких островах, в Карелии, на берегах Печоры и Белого моря. Перед взглядом читателя предстают живые картины черных камней на побережье, деревянных часовен, ненецких языческих идолов у исчезнувшего города Пустозерска за Полярным кругом. В стихотворениях легко прослеживается насыщенная, непростая и далеко не всегда счастливая история огромного северного края, трудный путь прихода туда православия, отчетливо рисуются картины небогатой северной природы, освещаемой скупым светом холодного осеннего солнца.

В стихотворениях слышится то скрип весла в уключине, то напев метели, то яростный порыв жгучего холодного ветра, то героический гимн варяжского скальда, поднимающийся в Вальхаллу.
Критиками уже отмечалось словарное богатство языка Орлова, используемое им практически во всех произведениях, но в каждом новом сборнике автор показывает читателю иные грани нашего языка, применяя слова из местных диалектов и старорусского словаря, незаметно вплетая их в структуру стихотворений. Этот прием тоже служит основной идее творчества поэта — идее единства славянских земель, единстве нашего прошлого, нашего языка и уверенности в общем светлом будущем славянских народов, расцвет которого неизбежен.