![]() Главная страница Главный редактор Редакция Редколлегия Попечительский совет Контакты События Свежий номер Книжная серия Спонсоры Авторы Архив Отклики Гостевая книга Торговая точка Лауреаты журнала Подписка и распространение |
Свежий НомерПерекличка поэтовМихаил СИНЕЛЬНИКОВ
БЛАГАЯ ВЕСТЬ
Издалека Никогда уж теперь не доеду,
Но в сиянии их седины Эти горы и мне, домоседу, Издалека сегодня видны. И холмы неотступные эти, В неразрывный построившись ряд, Розовеют на сонном рассвете, На закате угрюмо горят. Эта серая крепость самана, Где над детством склоняясь, цвела Беззаботно и благоуханно Золотая империя зла. В начале
В огороде стрекочет кузнечик,
Черепаха по дому ползет, Тесно в мире семейных словечек, Повседневных забот и тревог. В сентябре начинается школа, Чтобы жизнь, что теперь началась, Просквозило спряженье глагола И прорезала прописи вязь. Входят зеки с амнистией в город, И свобода еще горяча, И колодца отпущенный ворот Цепь сквозь годы погнал, грохоча. Скрипач
Благовонный, чистый, зыбкий
Льется воздух кишлака, И играет мне на скрипке Комиссованный зэка. Вторя горю и веселью, Усмиряя детский плач, Над моею колыбелью Вспомнил Моцарта скрипач… Он еще освободится И забудет этот край, Но в оттаявшей столице Все приснится невзначай. Эти зябнущие горы У казенного двора, Эти ссыльные и воры, Пот и пыль, и мошкара. Где река берет в объятья И в объятьях крепнешь ты, И цепляются за платье Незабвенные цветы. Житие
Вдыхаю жар немыслимого лета,
Как жизнь первоначальную свою… Не то, что телевиденья, но света Еще тогда в том не было краю. Лишь лампы керосиновой коптенье. Когда читали посредине мглы, На шатких стенах колыхались тени, И озарялись темные углы. Был детский сад, плакаты агитпропа И радио… И все же в годы те Не только сказки — повесть протопопа Мне прочитали в полутемноте. Былое проживаю миг за мигом И вижу звезды и луну в окне, И вновь тянусь к непотускневшим книгам, О совести повествовавшим мне. * * *
Еще вернешься за своей потерей
И не найдешь. Лишь вновь увидишь ты, Как сыплется мозаика империй И призраки встают из темноты. Ночь протечет, кругом заплачут дети, Заблеет сумрак в глубине кошар, И, если в город выйти на рассвете, Увидишь бодрый утренний базар. Кузнечный стук, горячий дух ячменный , То златодынный, то ковровый ряд. И не враждебный, лишь недоуменный Тебя и встретит и проводит взгляд. То хижина из глины и соломы, То школа, то больница близ тюрьмы, Наркобаронов пышные хоромы, Окраины пустынные холмы. Там тишина на брошенных могилах, А за хребтом, где неба синий край, Как приглушенный треск чешуекрылых, — Снующий, шевелящийся Китай. Самарканд
Памяти Марии Владимировны Рудневой
Когда-то мне подаренные книги
(Сказали — все, что хочешь, выбирай!) Принадлежали медику из Риги, Он сослан был в туземный этот край. В его пометках — след ума и вкуса, И баловства, и, видимо, не зря Пририсовал он к черепу зулуса Корону с эполетами царя. Под сенью ВЧК и Гур-Эмира Жизнь престарелой дочери его Истаяла и призрачно, и сиро, Исчезла, не оставив ничего. А Спенсера тома и Молешотта, Кому они, кому теперь нужны! Но в душу входит мирная дремота Тысячелетней пыльной тишины. Еще я помню струнный стон рубаба, Тягучий вопль отчаянной тоски И в поднятых пластах Афрасиаба Бесчисленных империй черепки. Соллертинский
Как бормотал Соллертинский,
Что сообщал сгоряча, Маленький, но исполинский, Мучаясь и клокоча, — Слышал я детстве киргизском… Часто отец или мать О довоенном, неблизком Силились мне рассказать. Пусть на районном рояле Лопнули струны давно, Жестами изображали Это хмельное вино. Грозное это величье, Демонов буйный C-dur. Дивное косноязычье, Великолепный сумбур. Где-то в Сибири зарытый Непостижимой зимой Реял живой, незабытый Образ его звуковой… Вновь из промерзшего праха В шумный Париж и в аул Вагнера и Оффенбаха Катится смешанный гул. Поливанов
Бишкек. Тополя переулка.
Ворота глухого двора. И горлица гулит, и гулко Стреляет сырая кора. Нет времени. Вечные звуки И редкие всхлипы овец Тут слышал лингвист однорукий, Бессчетных грамматик творец. Все жил в ожиданье ареста, Покуда за ним не пришли, И брезжили гении места, И чудились духи земли… Печатью ума и увечья Его отличались дела, И, словно земные наречья, Вокруг алыча расцвела. Сухая судьба полиглота Уперлась в засов и скобу, И веет бессмертное что-то, Мою осеняя судьбу. Мириам
В облике смуглом и слабость, и сила,
Алчность и прелесть, озноб от жары… Всех поколений премудрость вкусила Дщерь иудейская из Бухары. Прадед, советчик и лекарь эмира, Сгинул во мраке неведомых дат. Правнучка — мать многоплодная Мира И медицинских наук кандидат. С нежно-печальным, мечтательным ликом В чутком своем заповедном кругу, Годы живет она с мужем-таджиком Там, где миндаль зацветает в снегу. Томно-пуглива и трезво-сурова, В радужном платье стройна и тонка… Возгласы в детской и веянье плова В спальню доносятся издалека. Муж — из Куляба, нашла его сваха, В пятничный день, облаченный в халат, В спальню вступает посланцем Аллаха. …Плеск Иордана, течение Тахо В сумраке млечном прохладу струят. Грузинское
Я думал о грузинке острогрудой,
Но прежде чем ее туманный лик, Над мглою лет, над их остывшей грудой Гелатский купол в памяти возник. И предвещает страстное объятье, Свиданье там, где нет забот и лет, Твоих соборов каменное платье, Собой духовный облекая свет. Благая весть греметь не перестанет, Приосеняя зодчего мечты, И вечно сердце эта стройность ранит И алчет небо этой остроты. Ангел
Над городом странным,
Где был молодым, С лиловым туманом Сливается дым. Уже осветились Дома и дворы, И тени явились На берег Куры. Блеснула обитель На темной горе, И ангел-хранитель Уже во дворе. На лестнице шаткой Меж ранних огней Улыбкою краткой Растаявших дней. 13 марта 2014
В Мингрелии
Шествует походкой чинной
Дикий кот, смурной на вид, И на выводок утиный Только искоса глядит. Отвернулся, хорошея, Стебли вяло шевеля… А уже ему на шею Надевается петля. Он пленен рукою ловкой, Кинул взгляд… И в тот же миг Через речку шест с веревкой Протянулся и настиг. Так в Мингрелии и ловят Камышового кота… А кругом кувшины ломит Золотая теплота. И в густой и синей выси С переливом камыша Голосистого Эгриси* Изливается душа. Эти хоры в небо канут, И столетья напролет Тот, кто жизнью был обманут В этих звуках отдохнет. __________________________________________
*Эгриси — средневековое название феодальной Мингрелии. * * *
Я еще не забыл честолюбье его и чутье,
Был он мудр и хитер, а со мной и любезен, и кроток. Но однажды в застолье, как будто бы впав в забытье, Римским жестом схватил меня за подбородок. Впрочем, эта привычка и в старой Колхиде живет, Если только, как все, там не вывелась мало-помалу… Перед властным визирем, участником шахских охот, Я стоял, почитая и славу его и опалу. «Ты меня не забудешь!» — внезапно вскричал, просветлев, А потом, сквозь меня в отдаленность грядущего глянув, Невзначай превратился в настенный седой барельеф И названием стал шелестящей аллеи платанов. Странник
«Я знал его: мы странствовали с ним
В горах востока…» Лермонтов Когда-то мы бродили, уставали,
И, задыхаясь, вместе в гору шли, Стояли на хевсурском перевале, Угадывая будущность вдали. И дней его евангельская проза В глухом и прежнем русле потекла, Как схимника болезненная греза В чаду неверья и прямого зла… Был в поученьях терпелив и ровен, Но вот, к рубанку обратясь от книг, Из неохватных выструганных бревен Часовню в чаще дикой он воздвиг. И чудится, багряный лист осенний В ее пустынность залетает вкось, И от его грехов и угрызений, Ломая ветви, убегает лось. Людвиг
В туманности облачно-вялой
Нордических горных громад, Где призрачной веет Валгаллой И Вагнера звуки гремят; Где замок стоит горделиво И в этом тумане времен От мира сосисок и пива Безумной мечтой отделен; Где греза вела Лоэнгрина И вскидывал лебедь крыло… Но вспорота с треском перина, Оконное льется стекло. Надвинулась пена пивная И встала, и строем пошла… А Людвиг тонул, изнывая, И музыка шла от весла. И вдруг на озерное лоно Снарядов обрушился град, И сыплются кости дракона, И черные крылья горят. Михаил Синельников — поэт, эссеист, переводчик. Родился в 1946 году в Ленинграде. Автор многих книг и публикаций. Составитель нескольких поэтических антологий. Живет в Москве.
|