Главная страница Главный редактор Редакция Редколлегия Попечительский совет Контакты События Свежий номер Книжная серия Спонсоры Авторы Архив Отклики Гостевая книга Торговая точка Лауреаты журнала Подписка и распространение |
Свежий НомерПерекличка поэтовБорис ХЕРСОНСКИЙ
СОВЕТСКИЕ НАРОДНЫЕ СКАЗКИ
Баллада о геройской гибели капитана Колечкина 1. Капитан Колечкин — завотделом борьбы со злом
во Всемосковском министерстве внутренних дел. Пятый год он читает газету «Правда» за огромным столом. Ему тридцать два, но он уже поседел. Со стены ему говорит Дзержинский-портрет: Слушай, Колечкин, знаешь кинотеатр «Звезда»? Там в зрительном зале железный стоит табурет, кто сядет на тот табурет — тот пропадет без следа. Будь ты персональный пенсионер, ветеран чека, будь ты крестный отец или пахан-братан. Ни пионерскую девочку, ни октябрятского мальчика враг не щадит. Иди, разберись, капитан. 2.
Капитан наклеивает бородку, превращается в старика,
покупает билет, заходит в зрительный зал, садится на табурет, и его хватает рука, электрическая рука, как портрет-Дзержинский сказал. Хватает его рука и тащит в железный люк, а оттуда в подземное озеро, в нем — атомная вода. Думает капитан «п...ц!», но вслух говорит: «Каюк!». Одна надежда порезать электрические провода. Капитан достает кусачки и хватка ослабла. Вот берег подземного озера. А на том берегу стоят четыре трубы — секретный подземный завод. Враг сторожит завод. Колечкин подходит к врагу. Он говорит врагу — хочешь жить — выдавай секрет. А враг говорит — не выдам! Лучше ты расскажи, что тебе говорил со стены Дзержинский-портрет, кто охраняет твоей Родины рубежи! И тогда капитан Колечкин, напрягшись весь, достает наган и организует врагу расстрел. Но вместо крови из черепа брызнула горючая смесь. Минута и капитан Колечкин дотла сгорел. 3.
Читают «Правду» в печальной рамке во всех дворах.
Объявлен глубокий траур по всей стране. Везут на лафете в стальном патроне Колечкина прах, чтобы замуровать его в кремлевской стене. В нишу кладет вдова любимую капитанову карамель, плачут горько в терцию двое капитановых сыновей. Просит вдова, чтобы в стенке оставили щель. Хмуро глядит генсек из-под гранитных бровей. Дятел в красной фуражке долбит голубую ель. Над кремлевской розой московский поет соловей. НИКОЛАЙ
* Николай — полковник внутренних дел, вроде врача-интерниста.
Слушает Франца Шуберта, любит Ференца Листа, Браудо-органиста, но не выносит твиста. В целом тот еще меломан — филармонии завсегдатай. Бреется регулярно, перед каждой торжественной датой. Однажды забыл оторвать страничку календаря — все утро проплакал, что брился зря. *
Аннушка, домработница, носит простыни в стирку.
Клава, любовница, стрижет его под копирку. Дарья, жена, сидит под кустом ракиты, занята: шьет парик из лисицы для самого Никиты. Давно бы сшила, но вот беда — Никита не идет на примерку, сидит в Кремле, обнимает пухлую пионерку, называет ее Лолитой, дарит брюлики к Первому Мая, рвет на ней кофточку, красного галстука не снимая. Думает, кабы надел я парик из лисьего меха, девочка эта, наверное, вмиг померла бы от смеха. *
Гонит ветер по небу тяжелых туч вереницу.
Николай с колотушкой обходит государственную границу: уходите от нас, диверсанты, не суйте к нам нос, шпионы, не несите нам барские плети и царские троны! Не ходите в наши леса императоры-императрицы, эксплуататоры мироеды, как у нас говорится. Лучше к нам пришлите надежных китайских рабочих, к труду привыкших, а до баб — не охочих. *
А случись органист, Николай угостит органиста,
и тот сыграет ему что-то из Ференца Листа. И сам подпоет, особо, если в ударе, шпионов везут из тюрьмы в деревянной таре, вечную память споют, вечным позором покроют. Если ты — плохой, сначала стреляют, потом — зароют. Если ты хороший — сначала зароют, потом стреляют. Но и за гробом надзора не ослабляют. *
Николай возвращается к Дарье. Дарья ему не помеха.
Вот, просит померить парик из рыжего лисьего меха. И Николай примеряет: Криво сидит, как папаха, от смеха умрет Лолита, Никита помрет от страха. Лучше бы ты взяла, не рыжую, а кикимору-чернобурку. Вот, вернусь с ночного дежурства — принесу тебе шкурку. ИВАН
Иван, главный врач санатория, едет на пленум горкома,
смотрит в окно, но дорога ему незнакома. Избы вместо домов, церковь в сосновой роще, граждане вроде те же, но одеты попроще: в армяках, толстовках, старые лапти на стопах, а песни поют обычные — о нехоженых тропах, о двуглавом Ленине-Сталине, который, окутан славой, летает над тем, что было советской державой. *
И чешет затылок, глядит ему вслед простофиля,
как будто он никогда не видел автомобиля. Машина хорошая, ЗИМ, изнутри парчою обита, годится для главврача и для митрополита. *
Из машины не выберешься — с его-то больным коленом!
Но Иван все едет и едет, думает, что на пленум, думает, что на пленум, думает, что горкома, а на самом деле лежит в палате, глубокая кома. *
Кома глубже глубокого синего океана,
подлодка на дне океана, как муха на дне стакана, в подлодке сидит моряк, смотрит в иллюминатор, а на самом деле в палату входит реаниматор, говорит, что разбудит сердце Ивана электротоком. Трудно выжить Ивану в этом мире жестоком. *
Нужно сначала очнуться, потом — подлечиться,
не забыть бы зайти в салон у Клавы постричься. Навестить санаторий, понюхать, чем пахнет горячая серная ванна. *
Пленум горкома в разгаре, но пусто кресло Ивана.
КЛАВА
* Полдень террора.
Он же — закат Империи. Клава — мужской парикмахер, жертва товарища Берии. Он приходит ночами, немного печален, растерян, Садится на край кровати, извиняется, что расстрелян. Потом ложится на Клаву, приняв облик черного змея, а Клава лежит под змеем, слова сказать не смея. Не то, что боится, нет, она молчит, не желая потревожить спящего рядом полковника Николая. *
Николай кричит во сне. Ему снятся Хрущев и Булганин.
Булганин стреляет. Хрущев не убит, но ранен. Лежит на Новодевичьем, просит «Водицы, сестрица! С кукурузой подсуетиться с коммунизмом поторопиться, разогнать к чертям из церквей попов и монашек. Пусть на облаке блеет хваленый белый барашек!» Николай просыпается в страхе. Видит змея на Клаве. Сердится, но понимает, что слова сказать не вправе. *
По улицам едут-гудят «москвичи» и «победы».
В санаториях на скамейке убийцы-партийцы ведут беседы. Раздвигают клетчаты доски, играют в шахматы-шашки, летние пиджаки, накрахмаленные рубашки, мимо них мелькают плотные женские ляжки. На клумбах цветут ромашки, маргаритки, анютины глазки. Сестра-хозяйка, Клавина мама дни считает до Пасхи. На Пасху царь-петушок снесет яичко златое, фаршированное, святое. Ангел вылупится в силе и славе, прищучит змея, и полегчает Клаве. *
А впрочем, что Клаву жалеть? На то и Клава,
Николай растворится, вспомнит Изю-прораба. Просыпаясь ночью, Клава чешуйчата и трехглава, Но после восхода солнца — ничего, баба как баба. ФЕОДОРА
Сестру-хозяйку, Клавину маму, зовут Феодорой.
В ее санаторий людей привозили на «скорой», иногда в «воронке», реже — на хлебовозе, если в город входила армия, люди тащились в обозе, состоявшие в партии, но почившие в бозе. *
На каждого отдыхающего — десять гипсовых статуй.
Гипсовый Лысый стоит, где раньше стоял Усатый. Античный сатир сжимает в объятьях доярку, а та знать не знает, чего ему надо, припарку. Доктора со страхом полуночи ожидают: в полночь мрут пациенты, а статуи — оживают. Эта закономерность могла б обернуться бедою, когда б не волшебный фонтан со святой водою. *
Феодора считает простыни перед отправкой в стирку.
Скребет скальпелем пятна, опускает скальпель в пробирку, затыкает пробирку пробкой. Через месяц оттуда вылетят демоны санаторного блуда. Без этих демонов санаторий — не санаторий. Каждая простыня знает много любовных историй. Знать-то знает, но никому не расскажет. Простыня — та же блядь: под любого ляжет. *
Феодора блюдет чистоту. Вопрос — откуда
Клава взялась? Ответ — в результате чуда или научного опыта. Ходят слухи, что Клава созревала в глубинах санаторного автоклава. А может быть она пришла из иного прибора, спросите у Феодоры, но будет молчать Феодора. Даже если спросят просто, без умысла злого, даже если будут пытать — Феодора не скажет ни слова. *
Акушер в свое время сознался под пыткой,
что Клава была при рожденьи огромной улиткой. Еще показала санитарка родильного зала, что Клава из Феодоры не рождалась, а выползала. а когда лежала, спелената, сильно потела. Пот был серным — пеленки спадали с тела. Клава теперь парикмахер. Стрижет-не сгорает Клава: зайдешь в салон — кресло второе, справа. *
В кресле сидит Николай, полковник запаса,
знай стрижется себе и стрижется, в ожидании смертного часа. *
Говорят, сейчас вместо Ленина поставили елку. Под елкой
стоит Феодора с черной базарной кошелкой. В кошелке лежит, болтая ножками Клава. Санаторий закрыт именным указом Минздрава. Салон парикмахерский также пришел в упадок. Николай спит в гробу, и сон его сладок. Борис Херсонский — поэт, эссеист, переводчик; по профессии клинический психолог и психиатр. Родился в 1950 году в городе Черновцы Украинской ССР. Автор многих книг и публикаций. Живет в Одессе.
|