СТАРАЯ
КВАРТИРА
с экрана
музыка звучала,
виолончель бедром качала...
старик, укрывшись одеялом,
дремал, младенчески лучист...
и в воске алчущих мелодий —
ключа скрипичного угодий —
минором споро кукловодил
кудесник-виолончелист.
в серванте
бал давали чашки:
всей блюдцеюбочной компашкой
учили па, кружились тяжко
за старым треснутым стеклом.
но эта комнатная старость
ничуть не горбилась устало,
храня в себе шарад, и салок,
и ласки верное тепло.
здесь
жили люди, жили вещи.
здесь снов побаивались вещих.
под шалью вздрагивали плечи,
пугаясь резкого звонка.
скрипела лестничная клетка
осипшей лифта вагонеткой
и смехом пьяненькой соседки,
приведшей в гости мужичка.
здесь
лица святостью светились
в речах о юношеской были,
о том бумажно говорили
альбомы, письма и стихи.
и в кружевах старинных музык
здесь бились бабочками музы.
но невесомы были узы,
и музы тикали: хи-хи!..
квартира
номер «эти двое» —
был адрес векового кроя.
с буфета месиво алоэ
свисало, будто осьминог,
хранящий маленькое море
вещей, мелодий и историй,
и странных пятничных риторик
под самодельное вино.
здесь
время вписано в окружность
стола, очков с помятой дужкой.
здесь всякий гость — mon sher и душка,
и всякий пес — дай лапу, джим!..
была одна лишь из утопий —
своих нашить забыли копий.
увы, внучатых звонких скопов,
квартира старая, не жди...
ФАМИЛЬЯРНИЧАТЬ
С МАРТОМ
фамильярничать
с мартом — ходить с голой шеей,
и в диоптриях луж различать измененья
городской суеты, где бульвар хорошеет,
оголяя ограды чугунные звенья.
комкать
томность иным настроеньям в угоду,
будто приторный лоск прошлогодней открытки.
с «послезавтра» объявлена новая мода —
целоваться с дождем, долго-долго, до нитки...
ставить
росчерк улыбок на синих витринах,
где картины капелью — свежи и проточны.
и диковинной таксой, безмолвной и длинной,
выводить свою тень на короткой цепочке.
щупать
носом пыльцу золотой атмосферы,
отпуская свой «чих» в небо звонкою данью,
где заезженный диск светоструйной герберы
продолжает крутить граммофон мирозданья.
И
ЗАДОЖДИЛО...
все ждали
действа «задождило»...
а небо жмурило глаза,
желая лить живое диво
на отхворавший жухлый сад.
и с рыхлым
брюшком медоноса
качалось облако, дыша,
но вот нектар плеснуло косо
из серебристого ковша
на сад,
лишенный дара слова.
хор безголосости ветвей
был густо небом затушеван
и брошен броско лиловеть.
кисельной
матовости змейки
сползали влажно и легко
по спинке сгорбленной скамейки,
снег разжижая в молоко.
сад с
черным видом погорельца
дрожал и выдохнуть не мог.
а дождь выкидывал коленца
дорожек вдоль и поперек.
и видя
сирую недужность
еще нагих вишневых шей,
стремились капли ожемчужить
их переливностью своей,
касаясь
скользко и овально,
перемежаясь мелко вниз...
и был ничуть не театральным
дождя высокий бенефис.
|