|
|
* * *
Снег совсем скоро, вот-вот, — что еще?
В пальцах пылится распятая ватная кровь.
Чувствую, речь доведет меня, Свифт говорил,
надо бы вылизать с шерсти ей мусор и блох.
Светом трепещущим в черной воде обожжет
лед, и опять еле зеленое небо и снег —
в нем я брожу, сероглазая божия тварь,
щурясь на бледное солнце с улыбкой в зубах.
Снилось мне, веришь ли, веришь ли ты,
окаменевшей травы убежавшая, съежившись, плоть.
Джонатан Свифт! Насвисти, помнишь, фьютить-фьють!
я уже умерла...
черт-те кто живет вместо меня, черт-те кто.
* * *
Саше Белых Всем тем, кому давным-давно за осень, за
полночь, Саша, мельниц ветряных хватает ветра,
чтобы загнулись наперстянки, колокольчики, левкои,
слова, покинувшие опостылевшие книги
и мудрецов в расшитых кимоно…
Там, Саша, там воруют воду водоносы,
там мягким языком шелковым зализывают, говорят одновременно,
там, словно изумруды, слова мерцают в воздухе и вне,
страшно думать на языке китайском
о пыли, что вернулась в место,
где только что ты не был... или был? — какая разница…
как пусто, Саша, думать вообще
в метель японскую из пенных брызг морских,
слетевших со страниц
полуистлевших иероглифов, вишневых лепестков
и прочей дряни…
Здесь, Саша, разоренный сад,
войди по линии разорванной бумаги —
там мальчики, сидящие у врат, тебя пропустят,
не потому, что дождь и некуда идти — никто не знает почему…
Здесь, Саша, думают на языке богов не чаще, чем на птичьем,
обмениваются шелудивыми словами,
плетут лавровые венки — и целый день
пьют молоко, не крошат хлеб, ни с кем не говорят…
Здесь небо перечеркнуто ветвями и тенями — земля,
ты никогда не угадаешь, где встанет солнце,
кого б ты ни душил в объятьях —
тоска все та же…
Здесь, Саша, дерево есть (то ли вишня, то ли слива), под которым
Мисима, косточки выплевывая, плачет… что-то пишет
справа налево, иногда кричит…
Но ничего не слышно, Саша, сильный ветер…
Когда отступит море, оставляя
на берегу ракушки, мидии, креветки,
ты встретишься слева направо с ним… |