Свежий Номер

№ 8 (22), 2006

Когда Иванов вышел на общую кухню, там уже топтались соседи. Пенсионеры Федор и Лиза были стариками чистенькими и мирными. Любили, чтобы их называли по имени-отчеству и тихо страдали алкоголизмом. И в этом, без сомнения, виновато было то, что магазин располагался как раз через дорогу от дома. А среди страждущих опохмелки мужиков, было немало принципиально непьющих из горлышка. И каждый знал — нужно стукнуть Федору Мироновичу в окошко и он вынесет стакан. За такой сервис хозяину посуды положено было налить. Поэтому уже к обеду Федя и Лиза не держались на ногах. Но сегодня — другое дело. Сегодня было воскресенье и магазин был закрыт.
— Выходной сегодня — декларировал Федор Миронович, увидев Иванова, — Потому что сегодня будем культурно отдыхать. Скажи, Лизавета Антоновна.
— Чистая правда. — подтвердила Лиза. — Вот и племянница с мужем приехала. Настя, поздоровайся с Петром Иванычем.
Настя, рыхлая молодая женщина с глазами, подпорченными базедовой болезнью, протянула руку и басом представилась.
— Очень приятно. — сказал Иванов. Поставил чайник на плиту и пошел к себе.
В коридоре его догнала Лизавета:
— Петр Иваныч! Дорогой. Ты нам, как сын родной. Займи десятку до пенсии. Сам видишь — племянница с мужем приехали. Как не угостить? А тут как раз в аптеку дешевый лосьон выбросили. Затаримся и на пляж пойдем. Отдохнем культурно, как люди.
Иванов молча вынес требуемую купюру.
— Ишь, какой ты неразговорчивый, Петр Иваныч! — посетовала старуха. — Прямо, как сыч. То-то не идет за тебя никто. Молчун ты — поэтому никто на тебя и не зарится.
Иванов только усмехнулся и пожал плечами.
Весь день Иванов просидел в читальном зале городской библиотеки. Он листал альбомы с репродукциями художников Возрождения и думал о том истинном возрождении духа, которое сделает человека человеком, и которое, несомненно, придет через высокое искусство.
— Все очень просто. — вдруг сообразил Иванов. — Нужно только, чтобы однажды люди раскаялись в содеянном и поняли бы, что они прекрасны и неповторимы. И вот это осознание красоты не позволит впредь погрязнуть в скверне и пороке, не позволит уронить свое человеческое достоинство. Действительно — красота спасет мир.
К вечеру Иванов устал думать и пошел домой. Нет! Не пошел, а полетел, окрыленный тем, что внезапно ему открылось.
— Завтра же, — бормотал Иванов на ходу. — да, непременно завтра — рассказать все это людям. Открыть им глаза. Они поймут. Они оценят. И жизнь будет легка и чудесна!
В коридоре остро пахло дешевой парфюмерией. Иванов подошел к своей двери, но войти не успел — его остановил Федор Миронович:
— Петр Иванович! Уважь! Зайди — посидим, как люди. По-соседски.
Иванов замялся было, но старик схватил его за руку и затащил к себе.
На столе посреди комнаты стояла незамысловатая закуска. Мутная жидкость покоилась в графине. И стоял все тот же отвратительный запах парфюмерного магазина.
Иванов присел за стол:
— Хорошо. Я посижу с вами, конечно. Только пить не буду. Я не умею и не хочу.
— Пейте, братцы, лучше тут:
На том свете на дадут... — заорала Лизавета Антоновна, вращая в такт песне кистями рук.
Федор Миронович налил и сказал тост:
— Ну, значит, земля ему пухом.
А Лизавета продолжила:
— Все там будем. Только в разное время.
Иванов растерялся:
— Простите... Я не понял... Так что? Кто-то умер?
— Утонул, короче, — объяснил Федор, закусывая холодцом.
А разговорчивая Лизавета добавила детали:
— Пошли мы, значит, как люди, на пляж. Сели. Выпили, поговорили. Настя со своим купаться пошли. Молодые они, вот и пошли. Ну, пошли они купаться в реку, а Тимка ееный взял и утонул.
— Как? — вскрикнул от неожиданности Иванов.
— Молча, — сказал Федор и начал наливать.
И тут вступила племянница Настя:
— Я его тянула за волосы, тянула, а потом устала... да пошел ты!..
— А почему же Вы на помощь не позвали? — спросил Иванов шепотом. — Ведь, люди вокруг.
— Я его тянула, тянула, а потом... да пошел ты... — как зомби, бормотала Настя, не слыша Иванова.
— Однажды морем я плыла... — завела песню Лизавета Антоновна.
И остальные дружно подхватили:
— ...На пароходе том...
И никто не заметил, что, внезапно осунувшийся лицом, Иванов уже ушел, чтобы разочарованно курить всю ночь и слушать, как чужие шаги за окном живут непонятой и страшной жизнью.