Архив

№ 14, 2005

Гений не похож на других людей: он не подчиняется общим правилам, не чтит закон, поскольку сам творит жизнь и пишет сценарий действительности. Люди, которые близко связаны с ним, помимо своей воли становятся участниками этого представления.
Алексей Хвостенко, в первую очередь, считал себя режиссером, ставящим пьесу бытия и определяющим роли всех ее действующих лиц. Одну из этих ролей он определил и для себя.

«А сам ты не боишься заиграться? Вдруг вымысел превратится в реальность?», — как-то спросила его я. «Что ж, всяко бывает», — ответил он.

Крестник, друг и постоянный его соратник — Алексей Батусов (и не он один) — считает, что Хвост одновременно существовал в нескольких параллельных мирах, и, более того, его репрезентация на Земле, возможно, не главная, не самая значимая.

«Хвостик, а ты случайно не инопланетянин?» — спросила я.
(Удовлетворенно улыбается. Молчит).

Как определяется гениальность? Видимо, по бесконечной силе воздействия на самых разных людей того, что данный человек говорит, создает и просто делает вплоть до, всего-навсего, личного присутствия рядом.
«Я могу так зашифровать свои стихи, что никто не догадается, о чем они написаны.» (А.Л. Хвостенко). Расшифровать поэтические и изобразительные сочинения А.Л. Хвостенко чрезвычайно сложно, поскольку интеллектуально-психический мир его был огромен и многопланов. Но в этом мире были свои приоритеты, главные из которых — китайская философская традиция. Китайские иероглифы — их каллиграфия и звучание — могут оказаться знаками-ключами, открывающими двери его творческой мастерской. Поэтому в книге приведены некоторые шифры для будущих искусствоведов.

У меня закончилась годичная Шенгенская виза, и я под Новый 2004 год улетела из Парижа в Москву ставить новую. Для скорости я обратилась в неизвестное мне турагенство. Оказалось, что это турагенство пользуется в Посольстве Франции плохой репутацией, что мне было неизвестно. Визу я, конечно, получила, но самостоятельно, что заняло несколько лишних дней, полных нервозности — очень хотелось скорее снова увидеть Алешу.
В голову приходили панические мысли. Звоню в Париж (6 января 2004):

— Хвостик, ответь мне только на один вопрос: как мы будем жить друг без друга?

— Не знаю. Будем стараться каждый со своей стороны получить документы (у Хвоста еще не было российского гражданства). Пойди в Посольство и принеси все документы, которые они хотят.

— Попробую. А все же — мы сможем жить друг без друга?

— Не знаю. Может — сможем, может — нет. Но вообще — не уверен.

В этот же день Хвост заболел.

9 января 2004 г.
В доме Олега Белоконя в ночь моего прилета в Париж из Москвы после «визовых» мытарств с опозданием на несколько дней и еще на насколько часов из-за задержки самолета в результате вынужденной посадки в Мюнхене.
У меня с собой была видеокамера. Все дальнейшие беседы расшифрованы дословно с пленки.

Участники:
Хвостенко Алексей (Х.А.), Батусов Алексей (Б.А.), Белоконь Олег (Б.О.), Зарецкая Елена (З.Е.)
У Хвоста — высокая температура.

З.Е.: Ненаглядный наш красавец. (Батусову) Давай Хвоста оживающего снимем. Отпускай спокойно камеру. Сейчас мы будем пить, рассказывать. Рассказать мои мытарства еще раз?

Б.А.: Больше не надо.

З.Е.: Я расскажу, что я думаю по поводу своих мытарств.

Б.А.: Давай.

Х.А.: Расскажи, расскажи.

З.Е.: Я думаю, что есть страшная черная сила...

Х.А.: Так.

З.Е.: …которая хочет, чтобы я никогда больше не приезжала в Париж. Никогда.

Х.А.: Что же это за сила?

Б.А.: Это называется… Этот репортаж называется «Мысли Елены Наумовны».

З.Е.: Иди, знаешь куда, какие там мысли Елены Наумовны! (Все смеются). Я в глубоком отчаянии, понимаешь.

Х.А.: А почему это черная сила?

З.Е.: А ты считаешь, что это светлая сила, которая не хочет, чтобы я приезжала в Париж?

Х.А.: Откуда мне знать? Понятия не имею.

З.Е.: Ну, и правильно, тебе и не надо.

Б.А.: Но для нее это черная сила.

З.Е.: Мне не понравилась эта ситуация. Мне не нравится, когда мне мешают делать то, что я хочу. Правильно?

Х.А.: И ты называешь ее черной силой?

З.Е.: А еще мне не нравится, что Хвост сидит с температурой в течение недели, потому что я думаю, что это одного поля события.

Б.А.: Ягодки.

З.Е.: Ягодки. Одного поля.

Х.А.: Черная сила… кромешная.

З.Е.: Ты не веришь в черную силу, Хвост?

Х.А.: Нет.

З.Е.: Ты не веришь. Это случайное стечение ужасных обстоятельств? Конечно. Да.

Х.А.: Какие ужасные обстоятельства? Я ничего ужасного в них не вижу.

Б.А.: А чего ужасного, действительно? Мы сидим все, выпиваем. Может, ты что-то перепутала?

З.Е.: Мы сидим и выпиваем.

Х.А.: Ну, болею я немножко.

Б.А.: Ну, болеет он немножко.

З.Е.: Это вопреки всему, Алешка (Хвосту). Все, что происходит, это вопреки всему.

[Алеша сделал мне предложение сразу после знакомства, начав свою речь так по-хвостовски неожиданно, что я даже не поняла сначала, что он имеет в виду: «Елена Прекрасная, тебе бы очень пошло жить в Париже». И я отказалась. Алеша засобирался в Россию. Я поняла неизбежность судьбы, но еще пыталась сопротивляться.
— Хвостик, милый, весь мир будет против. Пойми!
— А я плевать хотел на этот мир!
Я не ошиблась: мир был против, и Алеша с невероятным мужеством ему противостоял. В конечном итоге он наградил этим мужеством и меня. Мне перестало быть страшно, поскольку я находилась «и нахожусь сейчас!» под полной защитой Алеши и его космической любви, которую он называл «магической симпатией».]

Х.А.: Что значит вопреки? Объясни мне, пожалуйста.

З.Е.: Потому что мы здесь сидим вопреки...

Х.А.: Чему?

З.Е.: ...желанию каких-то других людей, каких-то других сил.

Х.А.: Каких? Ты можешь мне объяснить хоть? Каких людей ты имеешь в виду?

З.Е. (Хвосту): Тебе зачем?

Х.А.: Затем, чтобы знать, о чем мы говорим.

З.Е.: Ну, хорошо, я тебе потом скажу свою версию. Версию, у меня еще есть мысли.

Х.А.: Когда — потом? А сейчас не можешь рассказать свою версию?

З.Е.: Нет, мне не хотелось бы.

Х.А.: Тогда этот наш разговор должен быть закончен.

З.Е.: А могу я апробировать свою версию через Алешку Батусова?

Х.А.: Давай.

З.Е. (Батусову): Алеша, можно я тебе на ушко апробирую версию?

Х.А.: Как это на ушко? Ты давай всем.

Б.О.: Может, нам с Хвостом удалиться? А вы поговорите спокойно.

Х.А.: Почему Батусову? В фильме этого не получится.

З.Е.: Во-первых, я очень люблю Батусова. Во-вторых, я ему очень доверяю. В-третьих, он со мной согласен, что я сижу в черной дыре. (Батусову) Ты согласен, что я в черной дыре?

Б.А.: Конечно, да.

З.Е.: Он совершенно согласен. Более того, я вчера запросила помощи у человека, который, мало того, что он доктор психологических наук…

Х.А.: Какой помощи?

Б.А.: Материальной.

З.Е.: Такой специальной помощи.

Х.А.: Ну, и что?

З.Е.: И он мне помог.

Х.А.: Помог?

З.Е.: Да. Ты же видишь, я тут сижу.

Х.А.: Помог? Он тебе помог?

З.Е.: Ну, ты же видишь, я тут сижу.

Х.А.: Нет.

З.Е.: Я не должна была тут сидеть.

Х.А.: Я вижу двух персонажей. Ты у меня раздваиваешься в глазах совершенно.

З.Е.: Алеша, ну возьми себя в руки. Тебе уже пора сфокусировать зрение.

Х.А.: Ну, что если я болен. Вообще я смотреть не могу на свет божий.

З.Е.: Ну, так не смотри. А то, что это у тебя за два образа?

Х.А.: Хорошо, тогда снимайте без меня.

З.Е.: Ну, как это без тебя? Хвостик, с тобой, с тобой. Открой глазки. Мы будем снимать с тобой. Ну, ты что? Ну, с тобой, конечно. Ну, сфокусируй зрение.

Х.А.: Мне трудно глаза сфокусировать.

З.Е.: Сейчас ты вернешься к жизни (глажу его по щеке, через стол, протягивая руку).

Х.А.: Я принял уже лексомила таблетку давным-давно.

З.Е.: Все. Все нормально. У тебя уже падает температура. Сейчас все будет о'кей.

Б.О.: Ну, так что с этими ребятами из турагентства?

Х.А.: Дай мне таблетку какую-нибудь.

З.Е.: Сейчас, сейчас дам.

Б.О.: Ну, так что с ребятами? Как все произошло?

Х.А.: Не сейчас, а давай сейчас прямо.

Б.А.: Что отдала, то отдала, что теперь?

З.Е.: Нет, они мне вернули какие-то сто долларов, поскольку они решили, что раз мне дали месячную визу, то триста долларов за нее они могут взять. «Ребята, — сказала я ласково, — я с вами буду судиться по приезде. Но я вам не советую со мной судиться». И при этом отбыла как чумная (смеюсь). Ой, кошмар! (Хвосту) Алеша, я сижу в черной дыре.

Х.А.: А где она находится?

З.Е.: Алеша, я сижу в черной дыре.

Х.А.: Тебя накололи?

З.Е.: Конечно.

Х.А.: На много?

З.Е.: Дело не в деньгах. Они меня так подставили, что я могла вообще никогда не выехать в Европу.

Х.А.: Ну, ты выехала ведь.

З.Е.: Они меня бесконечно опозорили, они прислали мне липовое приглашение. Липовое.

Х.А.: Что значит опозорили? Перед кем?

З.Е.: Перед Посольством.

Х.А.: И что Посольство?

З.Е.: Я тебе говорю, что консул сказал: «Как Вы могли, мадам, связаться с уголовниками?»

Х.А.: Ну, он тебе посочувствовал?

З.Е.: Он мне визу дал.

Х.А.: Вот. Значит, у тебя все…

З.Е.: Он мне дал месячную визу, а не годичную.

Х.А.: Ну, хорошо, месячную. В следующий раз даст годичную.

З.Е.: Да, Хвостик, это я теперь каждый раз буду приезжать на истерике, если буду приезжать. Имей это в виду. Я тебя просто предупреждаю.

Х.А.: Ну, совершенно необязательно. Не будешь связываться с уголовными компаниями. И все.

Б.О.: Конечно. А это, кстати говоря, положительно. Ты с консулом познакомилась. Теперь ты с ним будешь на короткой ноге.

З.Е.: Ну, я с ним познакомилась. Но, с другой стороны, ребята, если человек, который проехал пятьдесят девять стран и вообще двадцать лет живет в самолете, и никогда в жизни не имел проблем с визами (ты не забывай (Белоконю), что у меня довольно чистая биография), понимаешь, мне совершенно не надо ничего скрывать для того, чтобы получить визу), попал на какое-то липовое приглашение, консул говорит: «Как Вы могли связаться с уголовниками?» А если бы это был какой-то просто формалист, бюрократ, а не интеллигентный человек, ну и что?

Б.О.: Они бы тебя занесли в файл… и все.

З.Е.: Конечно, они бы меня занесли в файл. И все вообще, не боясь этого слова.

Б.А.: Криминально.

Х.А.: Выпьем немножко!

(Чокаемся все)

З.Е.: Вчера я сказала Хвосту, что ты можешь уже проститься с лицезрением меня вообще, потому что я поняла уже, во что я впаялась, в какую ......

Б.А.: Ребята, давайте.

З.Е.: Алешенька, давай.

(Опять чокаемся)

Б.О.: За то, чтобы никогда не связываться с уголовниками.

(Все смеются, Хвост сильно кашляет, опустив лицо вниз).

Б.О.: За здоровье Хвоста! И за душевный покой.

З.Е.: Ну, давайте выпьем. Так, ребята, за здоровье Хвоста. Хвостик, подыми глазки. Ну, глазки подними. Нет, что-то твои глазки плохо выглядят, ты понимаешь, в чем дело. Будем снимать тебя активно завтра. Ну, что? Чтобы Алешка не болел и, чтобы нам удалось вопреки всему сидеть все время вместе за одними и теми же столами.

Б.О.: В одной хате.

Б.А.: Сидеть не надо.

Б.О.: Сидеть в одной хате.

З.Е.: Расскажи, как ты пек блины в ожидании меня (Батусову), ну расскажи.

Б.А.: Ну как? Нервничал и напек блинов.

З.Е.: Что Хвост сказал? Что тебе Хвост сказал, когда я нарисуюсь? Что он вам вообще сказал?

Б.А.: Кто?

З.Е.: Хвостик. Вот этот, который у нас сейчас при смерти.

Б.А.: Он все время что-то говорит.

З.Е.: Нет, что он сказал, когда я приеду?

Б.А.: Сказал, что приедет скоро.

З.Е.: В двенадцать ночи?

Х.А.: Да.

З.Е.: Ну, правильно.

Х.А.: Потому что ты сама мне сказала.

З.Е.: Но, если бы не Мюнхен…

Х.А.: Представляешь, я бы приехал в двенадцать часов.

З.Е.: Ну, Хвост, я же тебе перезвонила. Да что с тобой?

Х.А.: Не помню такого.

З.Е.: Не помнишь. Ну, ты сейчас не помнишь.

Б.А.: Елена Наумовна!

З.Е.: Ну давай, дорогой.

Б.А.: Елена Наумовна, во-первых, я тебя умоляю…

Х.А. (Белоконю): Если ты помнишь, я тебе звонил.

Б.О. (Хвосту): Ты позвонил. Говоришь, надо в двенадцать часов на Елисейские подъехать.

Х.А.: Да.

Б.О.: Вот. Последний разговор мой был.

З.А.: Алешка, я с Леной (женой Белоконя) разговаривала, она же мне адрес дала.

Х.А.: С Леной, может, ты и говорила, но Лена мне ничего не сказала.

З.Е.: Да ты что! Ты ей трубку передал.

[Только несколько часов спустя, когда мы остались вдвоем в спальне, я поняла, как же Алеша нервничал и как он меня ждал!]

Б.А.: Во-первых, я бросил курить с Нового года.

З.Е.: Да ты что! И куришь теперь только… А Хвост так и не курит?

Х.А.: Я не курю, да.

З.Е.: Мать честная! (Хвосту) Ты так и не куришь?

Х.А.: Нет.

З.Е.: Молодец.

Б.А.: Я ничего не курю, кроме каннабиса и производных.

Х.А.: Вот я как бросил во время нашей поездки, так и не курю. (Белоконю) Я в Безье решил бросить.

З.Е.: На подвиг пошел. (Белоконю) Мало того, что он нас катал там с утра до ночи, понимаешь, сутками, он еще и курить бросил. Я думала, он нас убьет, а он нас не убил. Это было классно.

Х.А.: Видишь, благополучно довез.

З.Е.: (Хвосту) Алешенька, ты замечательный. Сейчас мы тебя вылечим, и ты станешь, как прежде. Как новенький, понимаешь, как огурчик.

Б.А.: (Зарецкой) Вот потом, что я еще хотел рассказать…, подожди, про это…

З.А.: Расскажи.

Б.А.: Про то, что я не курю. Да, все.

З.Е.: Но ты же какую-то сигару сейчас затягиваешь.

Б.А.: Это я прикуриваю для Олега.

З.Е.: Ах, ты тоже не куришь! А ты сказал, что если Хвостик до Нового года не закурит, то ты тоже не будешь.

Б.А.: Не будет курить, то и я не буду. Я не курю. Да.

З.Е.: Да ты что, с ума сойти.

(Последние три минуты Хвост сидит, закрыв лицо тонким сухарем типа мацы).

З.Е.: Хвостик, открой глазки.

Б.А.: Знаешь, что сегодня у наших друзей — у Егора Горшкова и Леонида Федорова — дни рождения.

З.Е.: У Леньки сегодня? Я бы ему позвонила, Ленечке.

Б.А.: Да, у него сегодня день рождения.

З.Е.: Я ему позвоню утром. Поздравлю его с днем рождения.

Б.А.: Утром он будет никакущий.

З.Е.: Да, ладно. Я ему позвоню днем. И скажу: «Ты не смейся, я звоню тебе из Парижа».

Б.А.: Днем лучше.

З.Е.: Да, он очень симпатичный. Так, а за что мы пьем?

Б.А.: И у Егорки еще. Вот, я думаю, может быть, нам выпить за здоровье новорожденных наших?

З.Е.: Давайте за здоровье новорожденных выпьем.

(Белоконь разливает)

Б.А.: Выпьем за здоровье новорожденных наших друзей, которые сейчас в далекой Москве.

З.Е.: В далекой. Вы знаете, сколько в Москве? В Москве минус восемнадцать градусов, ребята, ко всему прочему. У меня там лежит страшная какая-то шуба, т. е. она не страшная, она очень даже ничего…

Б.А.: Так что в Москве происходит?

З.Е.: В Москве — черная дыра, я же тебе объясняю.

Б.А.: Я думал, она здесь уже.

З.Е.: Нет, понимаешь, когда черная дыра накрывает одного человека, то кажется, что она накрывает весь город. Вот можешь меня поснимать (передаю камеру). Я тебе объясняю.

Б.А.: Ладно, давайте выпьем.

З.Е.: Давайте выпьем, чтобы нас минула чаша сия, я вас умоляю просто! (Чокаемся). (Батусову) Алеша, только на тебя надежда — здесь, в Париже.

Б.А.: «А если нет, — он говорит, — пронеси. Все равно, на все будет воля твоя. Но если нет, то я ее выпью», — он сказал.

З.Е.: Помоги Хвосту здесь в Париже.

Б.А.: А что? Он сам, кому хочешь, поможет. Ему не надо ничем помогать.

З.Е.: Его надо вылечить!

Б.А.: Ну, что ты. Он сам, кого хочет, вылечит.

З.Е.: Зачем ты его побрил? Он был такой хорошенький.
Б.А: Потому что это было его волеизъявление.

З.Е.: Волеизъявление…

Б.А. (Хвосту): Я что-нибудь неправильно говорю, Хвост? Кто изъявил волю?

Х.А.: Совершенно правильно говоришь. И правильную прическу сделал.

Б.А.: Вот, видишь. (Смеется).

Х.А.: Правильную совершенно. Самурайскую прическу.

З.Е.: А ты самурай разве? Хвостик! Ты что, самурай?

Х.А.: Я в прошлой своей жизни самурай.

З.Е.: В прошлом своем рождении самурай? Это тебе Батусов сказал?

Х.А.: Нет, я сам знаю.

Б.А.: А что ему знать, долго ли узнать?

З.Е.: Долго ли узнать, самурай или нет?

Б.А.: Я тебе скажу, это все рассчитывается очень просто.

З.Е.: Рассчитывается очень просто. Да никакой он не самурай. Врет он все.

Х.А.: Мы все врем всегда.

З.Е.: Но не до такой степени, чтобы назвать себя самураем.

Х.А.: Как не до такой степени? А ты что не врешь, что ты Елена Премудрая?

З.Е.: А я разве когда-нибудь себя так называла? (смеется). Это, по-моему, не мое определение. Иди в задницу! (улыбается).

Х.А.: Как, иди в задницу?

З.Е.: Он уже начинает ругаться. Оживает. Я же сказала вам, ребята, двадцать минут — и начнет оживать.

Х.А. (Зарецкой): Давай таблетку еще одну. (Я привезла жаропонижающее из Москвы).

З.Е.: Подожди.

Х.А.: Хватит уже, полчаса прошло.

З.Е.: Потерпишь.

Б.О.: Подсадила (смеется).

З.Е.: Быстро подсадила (смеется), да?

Х.А.: Нет, давай, иначе я сейчас вообще уйду спать.

(Общий хохот)

З.Е.: Испугал ежа голой … ! Ладно, дам лекарство, как честный человек.

Х.А.: Обещала — давай.

Б.А.: Скажи мне, Елена Наумовна, ты взяла запасную батарейку, тут мигает батарейка.

З.Е.: Конечно, взяла. Что ж я, маленькая что ли? Я этой камерой сняла весь земной шар.

Б.А.: Маленькой тебя трудно назвать.

З.Е.: Почему battery села так быстро?

Б.А.: Не в самолетах причина.

З.Е.: Нет, конечно, не в самолетах.

Б.А.: И даже не в уголовниках.

З.Е.: Нет, не в уголовниках.

Б.А.: Какой-нибудь сраный таксист, и тот мог тебя не довезти.

З.Е.: Не довезти, конечно. Наконец-то ты понимаешь.

Б.А. (Зарецкой): Я хочу тебе сказать…

Х.А. (перебивая): Эй, давайте (поднимает бокал).

З.Е. (Хвосту): Хвост, за что мы пьем?

Х.А. (Смотрит на Зарецкую, говорит очень серьезно и громко): Давайте выпьем за нашу встречу, во-первых…

Б.А.: И за нашу встречу, во-вторых.

Х.А.: За то, чтобы мы никогда не умерли.

Б.А.: Во-вторых, да, правильно.

Х.А.: За то, чтобы мы жили вечно.

Б.А.: Да, правильно.

Х.А.: За то, чтобы мы никогда друг друга не разлюбили.

Б.А.: Да.

Х.А.: Остались верны друг другу.

Б.А.: Да, или неверны.

З.Е.: Нет, верны, верны.

Х.А.: И остались бы надеждой друг для друга.

Б.А.: Верой, надеждой и любовью мы должны остаться.

Х.А.: И любовью. (Долго смотрит на Зарецкую. Батусов гладит Хвоста по голове).

З.Е.: Ладно, Хвостик, давай. Молодец, молодец. Хорошо говоришь.

Батусов берет гитару. Хвост поет «Хочу лежать с любимой рядом». Концерт, полный импровизаций и веселья, продолжался до утра. Все стали здоровы, спокойны и радостны.

З.Е.: Очень многие люди в России хотят тебя увидеть и, самое главное, хотят тебя услышать, а тебя совершенно не показывают. Вот, например, очень много людей, которым сейчас тридцать и которые выросли если не на всех твоих песнях, то, по крайней мере, на той, которая стала очень известной — «Над небом голубым».
Скажи что-нибудь тем, кому сейчас тридцать и для которых эта песня и ты, наверное, вместе с ней стали чем-то очень культовым. Скажи что-нибудь.

Х.А.: Ну, я это поколение совершенно не знаю. Как правило, большинство моих знакомых и слушателей либо старше, либо моложе. Это поколение, наверное, из тех, которые любят скорее не такую музыку, которую я делаю, а что-нибудь другое. Я не знаю, что это может быть: рок-н-ролл какой-нибудь, техномузыка, рэп какой-нибудь и всякая такая штука.
Что касается меня самого, я продолжаю делать то, что я делал до сих пор, раньше, и буду делать всегда, очевидно, теперь.

З.Е.: Можешь назвать это словам? Что это такое?

Х.А.: Ну, это что-то среднее между роком, джазом и фольклорной музыкой, если говорить о музыкальном стиле. Слова я сам сочиняю, как Вы знаете, Елена Наумовна (улыбается). Вот. Ну, и все. Что я еще могу сказать на эту тему.

З.Е.: Тебе не хочется им что-нибудь пожелать — тем, кому сейчас тридцать, как твоей старшей дочке?

Х.А.: Больше всего я хочу им пожелать, чтобы они постарались быть свободными людьми и, главное, не забывали о том, что достоинство — это самое главное качество нашей личности. Вот. И еще хотелось бы пожелать им меньше стяжательства, побольше доброй воли, поменьше корысти, зависти, ну и, разумеется, подлости, конечно. И самое главное — это предательства. Вот это то, что я ненавижу больше всего.

З.Е.: Алеша, ты можешь объяснить, что такое предательство — с твоей точки зрения?

Х.А.: Предательство — это когда человек преднамеренно изменяет другому.

З.Е.: Именно человеку или какому-нибудь делу, например? Это тоже предательство или нет?

Х.А.: И человеку, и делу — это одно и то же. Изменяя человеку, он изменяет делу, и, наоборот, изменяя делу, он изменяет человеку. Это совершенно одно и то же.

З.Е.: Тебе часто приходилось встречаться с предательством?

Х.А.: Нет, не часто, но приходилось.

З.Е.: А как ты думаешь, человек склонен к предательству от рождения или он научается этому в жизни? Почему тридцатилетним ты этого желаешь, тем, у кого опыт определенный уже был в жизни? Почему им?

Х.А.: Потому что отсутствие опыта не может помочь человеку разобраться в собственных проблемах, а у тридцатилетних уже этот опыт накапливается со временем.

З.Е.: То есть у них и предательства есть опыт, ты считаешь, к этому времени?

Х.А.: Уверен в этом.

З.Е.: А стяжательство? Это тоже начинается с раннего детства или это тоже опыт? Откуда, когда начинается? В России сейчас очень много говорят о стяжательстве.

Х.А.: Я думаю, что стяжательство начинается с довольно раннего возраста.

З.Е.: С раннего?

Х.А.: Конечно. Заметь, что дети начинают хватать игрушки уже с самого раннего момента своего существования… Это как бы врожденный инстинкт — тянуть к себе все.

З.Е.: А что получается, что человек должен сам в себе с этим бороться? Что означает твое пожелание? Это внутренняя борьба должна быть у людей?

Х.А.: Безусловно. Нужно бороться с собой и себя воспитывать самому.

З.Е.: Ты много видел людей, у которых получилось?

Х.А.: Приходилось видеть таких людей. Да.

З.Е.: Как ты думаешь, тем, кому тридцать, как твоей дочке в России — им легко сейчас живется?

Х.А.: Думаю, что не очень, хотя, наверняка, интересно.

З.Е.: А что самое трудное, как ты думаешь?

Х.А.: Самое трудное, я думаю, это избежать соблазнов вот этого нарождающегося нового общества, которое возникает у нас на глазах, и не только избежать, но и постараться от него уйти совсем.

З.Е.: Ты твердо уверен, что это внутренний путь каждого человека? Есть полно людей, которые с удовольствием принимают соблазны и не хотят от них отказываться. Они даже не поймут то, что ты сейчас говоришь.

Х.А.: Я думаю, им трудно понять это будет. Да.

З.Е.: Это поймут явно немногие.

Х.А.: Немногие, конечно. Но тот, кто поймет, тот оценит это по своим … способностям.

З.Е.: Если получится.

Х.А.: Если получится, разумеется.

З.Е.: Ты считаешь, что если у человека довольно много денег, которые он заработал своим собственным трудом, сам, не взял ни у мамы, ни у папы, сам заработал, это делает его хуже как человека? Ведь это точно мешает ему уйти от соблазна. Что ты думаешь? Представь себе человека, которому в месяц денег хватает на реализацию почти всех соблазнов сколько-нибудь разумных. Это плохо?

Х.А.: Ну, чего же тут плохого? Это очень хорошо.

З.Е.: Да, но тогда от стяжательства трудно уйти, потому что соблазны растут.

Х.А.: Трудно уйти, безусловно. Но если соблазны растут, то нужно стараться их ограничивать.

З.Е.: Очень трудно это сегодня будет понять людям в России, потому что, согласись, поколение родителей сегодняшних тридцатилетних, их бабушек, дедушек — они же ничего не имели, возникла внутренняя потребность, какая-то компенсация должна была произойти, вот она и обрушилась на поколение тех, кому тридцать. Понимаешь, они же не виноваты даже, может быть.

Х.А.: Кто? Тридцатилетние?

З.Е.: Да.

Х.А.: Тридцатилетние, конечно, ни в чем не виноваты, а вот их родители несут на себе серьезную вину.

З.Е.: Объясни эту вину. Можешь словами объяснить, в чем вина тех, кому, ну, скажем, сейчас пятьдесят или, как тебе, шестьдесят? В чем наша вина вообще?

Х.А.: Ну, это трудно сказать так прямо, но я думаю, что вина в том, что мы не хотим признаться сами себе, что стали не такими, как были, и остались наоборот такими же, как были раньше.

З.Е.: А что бывает лучше раньше или лучше хуже? Что значит «не такими»? В этом вина? Не очень понятно. Ты считаешь, мы раньше были лучше?

Х.А.: Нет, я не считаю, что мы раньше были лучше. И потом, кто это «мы» вообще, хотел бы я знать.

З.Е.: Нет, я имею в виду… Ты говоришь «поколение родителей»; вот я и беру поколение родителей, возраст тех, кому сейчас пятьдесят-шестьдесят лет, это и есть родители тридцатилетних. В чем их вина перед своими детьми?

Х.А.: Ну, если говорить обо мне, то я перед своими детьми никакой вины не чувствую.

З.Е.: Это ты, как личность.

Х.А.: Ну, как личность, да.

З.Е.: Просто ты сказал, что у тебя есть претензии к поколению родителей тех, кому сейчас за тридцать. В чем эта претензия человеческая?

Х.А.: В чем претензия? У меня нет никаких претензий.

З.Е.: Сейчас очень много говорят о том, что мы виноваты перед своими детьми, что мы подарили им мир, в котором невозможно жить.

Х.А.: Кто это говорит? Хотел бы я знать.

З.Е.: Очень многие сейчас в России об этом говорят, особенно молодые, объясняя, например, это тем, что они из-за этого сидят на наркотиках, они не хотят видеть мир, который мы им «устроили», скажем так. И поэтому я тебя об этом спрашиваю.

Х.А.: Ну, видишь ли, наркотики (усмехается). Я тоже употреблял наркотики практически всю свою жизнь. Ну и что? А когда эмигрировал, я бросил все совершенно к чертовой матери. А в России действительно употреблял их отчасти из чувства протеста перед этой действительностью чертовой, ну а потом, конечно, когда ты уже начинаешь употреблять это, ты привыкаешь, и тебе приходится… Ты становишься зависимым от этого.

З.Е.: Сейчас очень много в России наркотиков. Ты не представляешь как много. Тотально заражены школы, институты, и когда начинаешь разговаривать с ребятами (тем уже не тридцать, этим двадцать, или пятнадцать, или семнадцать) и начинаешь их спрашивать, они так и говорят: «Не желаем жить в мире, который вы нам подарили, лучше будем жить в мире иллюзорном». Это очень страшно. Это другая совсем проблема.

Х.А.: Конечно, страшно. Эта проблема не должна к нам никак относиться.

З.Е.: Что значит, не должна? Относится.

Х.А.: Каким образом?

З.Е.: Ну, если вокруг нас, если это друзья наших детей, если это, например, мои студенты или друзья моих студентов. Как же это может не относиться? Это очень относится.

Х.А.: Хм, твои студенты и друзья твоих студентов… Ты много с ними общаешься в этой жизни?

З.Е.: Очень много.

Х.А.: Ну, как много?

З.Е.: Ну, просто целый день.

Х.А.: Целый день, да. А потом они расходятся по ресторанам.

З.Е.: А я с ними еще и иногда вечером и ночью общаюсь в этих самых ресторанах. Я очень много с ними общаюсь.

Х.А.: Вот, по ресторанам вы и общаетесь.

З.Е.: Ну, и что это меняет в моем вопросе?

Х.А.: Это меняет очень многое. Это объясняет, что ты настоящей жизни не знаешь, а знаешь только ресторанную.

З.Е.: А в аудитории — это для них не настоящая жизнь? Когда они сидят в аудитории? На лекции?

Х.А.: Почему же ненастоящая? Конечно, настоящая.

З.Е.: Я ее тоже знаю.

Х.А.: А я, к сожалению, не знаю.

З.Е.: Поверь мне, там очень много наркотиков и очень мало счастья.

Х.А.: Охотно в это могу поверить.

З.Е.: И очень страшно вообще-то за них. Это возраст твоей Веры, моего Мити. Вот что это за возраст.

Х.А.: Нет, мне совершенно нестрашно.

З.Е.: За свою дочь?

Х.А.: И за свою дочь нестрашно, и за Митьку нестрашно, за твоих студентов — вообще за все это поколение нестрашно.

З.Е.: Ты думаешь, они выдержат это испытание, да?

Х.А.: Да, думаю, что выдержат.

З.Е.: Понятно. И простят?

Х.А.: Вот этого я не знаю.

З.Е.: Алеша, а тебе самому удалось простить Россию?

Х.А.: Вполне.

З.Е.: Сколько для этого потребовалось лет? Подумай.

Х.А.: Нисколько не потребовалось лет.

З.Е.: Ты хочешь сказать, что простил ее сразу?

Х.А.: Да, я ее вообще не прощал. Это она меня… Я вынужден был оттуда уехать. Ну, вынужден — и вынужден. Уехал — и уехал. И все. И начал другую жизнь совершенно. Заново начал жить.

З.Е.: Совсем заново? Ты не взял из прежней жизни ничего?

Х.А.: Ничего не взял.

З.Е.: Сколько тебе было тогда?

Х.А.: Тридцать семь лет.

З.Е.: А что в тридцать семь лет можно начать новую жизнь?

Х.А.: Можно, как выяснилось.

З.Е.: Это очень тяжело?

Х.А.: Нет.

З.Е.: Для тех вот, кто готов сейчас начать новую жизнь, ну пусть ему двадцать или тридцать, может быть, даже сорок, или, как тебе, тридцать семь, — что ты посоветуешь?

Х.А.: Мне не тридцать семь лет, мне шестьдесят три.

З.Е.: Тогда было. Для тех, кто в этом возрасте, сейчас хочет начать новую жизнь, что ты посоветуешь? Много людей переезжает из страны в страну и в каком-то смысле меняет одну жизнь на другую. Посоветуй им тоже что-нибудь.

Х.А.: Что я могу посоветовать? Я могу посоветовать быть активным и заниматься творчеством.

З.Е.: Не у всех есть дар.

Х.А.: Как это не у всех есть дар? У всех должен быть дар. Просто один умеет его раскрыть, а другой не умеет.

З.Е.: Ты действительно считаешь, что каждый человек одарен?

Х.А.: А ты как думаешь?

З.Е.: Ну, в данном случае я спрашиваю у тебя. Я думаю, что не каждый.

Х.А.: А я думаю, что каждый.

З.Е.: Одарен. Но не каждый чувствует в себе этот дар?

Х.А.: У каждого есть талант какой-нибудь. И один зарывает его в землю, а другой относится к нему, как к (пауза) проводнику своих идей.

З.Е.: Я задам тебе сейчас один вопрос. Знаешь, я почти каждый день встречаюсь с такой ситуацией. Представь себе человека, ну ему, скажем, семнадцать лет, и он заканчивает школу. И у него есть внутренняя потребность чем-то заниматься, например, музыкой, хочет пойти на сцену, хочет пойти, ну, я не знаю, в фотомодели или еще куда-то хочет пойти. А у него респектабельные, обеспеченные родители, которые считают, что ребенок должен получить образование или менеджера, или юриста, ну, в общем, что-нибудь очень такое благопристойное и денежное. И вот родители насильно заставляют ребенка поступать в такое высшее учебное заведение, а он сопротивляется всеми своими силами, но если его все-таки туда «запихнут», то к пятому курсу он как-то сдается, понимаешь, таким образом, в общем, зарывая свой талант или потребность. Найди какие-нибудь слова для этих ребят, чтобы они никогда этого не делали, если ты считаешь, что они не должны делать так, как говорят их родители. Найди для них слова.

Х.А.: Каких это ребят?

З.Е.: Которым семнадцать и которых родители толкают в респектабельную богатую современную жизнь, а им, например, хочется творчества или путешествий.

Х.А.: Вот этих людей я уже совершенно не знаю. Вот это поколение, которым сейчас по семнадцать лет.

З.Е.: Ну, просто человеку. Знаешь-не знаешь поколение. Посоветуй, что делать с собственными родителями, если они выбирают для детей не их путь, а свой собственный путь или путь, который компенсирует их жизнь.

Х.А.: Ну, таких родителей можно только пожалеть. И все.

З.Е.: Родителей или детей?

Х.А.: Родителей. И детей, конечно, одновременно.

З.Е.: Но ребенок часто может не найти в себе силы, понимаешь, в семнадцать лет пойти своей дорогой.

Х.А.: Конечно, не может.

З.Е.: Как ему помочь?

Х.А.: Я не знаю.

З.Е.: Не знаешь, да?

Х.А.: Нет.

З.Е.: А надо помочь? Если приходит за помощью?

Х.А.: Если приходит за помощью, конечно, надо.

З.Е.: Надо помогать, да? Но иногда ведь и по-другому бывает. В семнадцать не почувствуешь, может быть, и дар свой.

Х.А.: Обычно в семнадцать лет никто не приходит за помощью.

З.Е.: Приходят.

Х.А.: Приходят? Ну, я не знаю. Может быть, к тебе приходят, а ко мне нет.

З.Е.: А с какого возраста к тебе начинают приходить за помощью? Вот это интересно.

Х.А.: Ко мне приходят самого разного возраста люди, как ты знаешь.

З.Е.: Тебе удавалось когда-нибудь помогать людям, когда они приходили к тебе за помощью?

Х.А.: Надеюсь, что удавалось.

З.Е.: Они были тебе благодарны?

Х.А.: Вот это трудный вопрос. Я не могу на него ответить.

З.Е.: Не можешь, да?

Х.А.: Нет. Как можно определить, благодарен тебе человек или не благодарен?

З.Е.: Почувствовать можно, мне кажется.

Х.А.: Не всегда.

З.Е.: Не всегда, да? А вообще человек — существо благодарное, с твоей точки зрения? Вообще — человек.

Х.А.: Думаю, что нет.

З.Е.: Я тоже так думаю. Не очень он благодарное существо. Но ведь человек не виноват, если он такой.

Х.А.: Конечно, не виноват, но пожалеть его можно за это.

З.Е.: Т.е., вот такие чувства, как благодарность, сочувствие, сострадание — они делают человека счастливее? Или нет? Если человек начинает их испытывать, он становится счастливее? Есть ли это путь к внутреннему счастью? Что ты думаешь по этому поводу?

Х.А.: Я ничего не думаю. Я совершенно не знаю, что такое счастье.

З.Е.: Ну, успокоение, удовлетворение внутреннее испытывает он от этих чувств? Когда они начинают посещать его сердце. Часто ведь не сразу начинают посещать, иногда вообще к старости.

Х.А.: Что это за выражение — «посещать его сердце»?

З.Е.: Ну, просто он начинает их испытывать.

Х.А.: Он может продолжать испытывать все, что угодно.

З.Е.: Ну, так что с ним в этот момент происходит? Или ты не понял мой вопрос? Я повторю еще раз.

Х.А.: Попробуй, повтори.

З.Е.: Хорошо. Вот представь себе человека, если можешь, который жил, никогда ни о ком не думал или почти ни о ком не думал, на себя все время ориентируясь, — и вдруг однажды он почувствовал к кому-то или сострадание, или благодарность. Произошло в этот момент что-то очень важное с ним?

Х.А.: Это что — вопрос что ли?

З.Е.: Да, да.

Х.А.: Я не знаю, как ответить на этот вопрос. Я думаю, что ты тоже не знаешь.

З.Е.: Нет ответа.

Х.А.: Нет ответа, конечно.

З.Е.: Хорошо, Алешенька, спасибо.

Х.А.: Пожалуйста.

З.Е.: Главное, чтобы ты меня видел в глазок (камеры). Все остальное — неважно.

Х.А.: Я вижу.

З.Е.: Хорошо. Можешь задавать вопросы.

Х.А.: Лена, ты знаешь, где ты находишься?

З.Е.: Думаю, что да.

Х.А.: Это где?

З.Е.: Ну, вот уже сейчас мне кажется, что это… Париж.

Х.А.: Ага. А ты знаешь, зачем ты тут находишься, в Париже?

З.Е.: Знаю.

Х.А.: Зачем?

З.Е.: Прямо уж так отвечать, да?

Х.А.: Да, конечно. Раз уж мы берем интервью, ты должна отвечать всю правду.

З.Е.: Чтоб быть рядом с тобой.

Х.А.: А зачем тебе это нужно?

З.Е.: На этот вопрос у меня нет ответа.

Х.А.: Так, хорошо. А если у тебя нет ответа, то, может быть, у тебя есть какие-нибудь вопросы ко мне?

З.Е.: Вопросы? Полно!

Х.А.: Но это ты сделаешь в своем интервью со мной. А скажи-ка мне, Лена, ты давно уже хочешь быть со мной?

З.Е.: Давно

Х.А.: Ну, как давно?

З.Е.: С первого апреля.

Х.А.: С первого апреля? (Смеется). Это первоапрельская шутка, что ли?

З.Е.: Ну, в каком-то смысле. Хорошо, со второго апреля.

Х.А.: Значит, ты шутишь?

З.Е.: Нет, я не шучу, я серьезно.

Х.А.: Начиная со второго апреля шутишь.

З.Е.: Нет, я абсолютно серьезно. Ну, что ты, Алеша.

Х.А.: А что ты серьезно собираешься делать?

З.Е.: Ну, слушай, собираешься делать… Я уже что-то делаю, понимаешь.

Х.А.: Ну, вот что ты серьезно делаешь?

З.Е.: Вот в Париж приехала, вопреки всему.

Х.А.: Ну, этого мало.

З.Е.: Мало, да? Что я еще тогда должна делать?

Х.А.: Я не знаю, что ты должна делать. Я тебя спрашиваю.

З.Е.: Я собираюсь сюда вернуться.

Х.А.: Когда?

З.Е.: Ну, Алешка, может быть через две недели. Но не надолго.

Х.А.: Как не надолго? Насколько?

З.Е.: Дня на четыре.

Х.А.: А зачем?

З.Е.: На тебя посмотреть.

Х.А.: Опять на меня посмотреть?

З.Е.: Угу.

Х.А.: Что, каждый раз так и будет продолжаться?

З.Е.: Посмотрим.

Х.А.: Что значит, посмотрим?

З.Е.: Ты хочешь, чтобы я еще на кого-нибудь посмотрела?

Х.А.: Нет, не хочу.

З.Е.: Ну, посмотрим (очень серьезно). Подожди, Алеша.

Х.А.: Так, Елена Наумовна, ты чем сейчас занимаешься?

З.Е.: Я смотрю на тебя.

Х.А.: И только?

З.Е.: Я еще пытаюсь отвечать на твои вопросы, очень каверзные.

Х.А.: А кроме этого?

З.Е.: Еще я думаю.

Х.А.: О чем?

З.Е.: О жизни.

Х.А.: А разве ты не пьешь кофе и вино сейчас?

З.Е.: Нет, я жду, пока кончится съемка.

Х.А.: А перед тобой же на столе стоит чашка с кофе и вино.

З.Е.: Да, мало ли что тут стоит, понимаешь.

Х.А.: Как это — мало ли что тут стоит.

З.Е.: Хорошо. Я пью вино. (Отпиваю глоток).

Х.А.: Вот давай пей. Очень хорошо пьешь, элегантно. Надеюсь, что выпьешь до конца.

З.Е.: Что, прямо сразу?

Х.А.: Да.

З.Е.: Тогда скажи, за что. Если мне понравится, за что, выпью до конца.

Х.А.: Выпей за меня тогда.

З.Е.: Хорошо. Прямо до конца?

Х.А.: До конца.

З.Е.: Не прерываясь?

Х.А.: Нет.

З.Е.: Нечестно это. (Пью). Давай еще какой-нибудь вопрос, по дороге.

Х.А.: Нет, нет. Давай пей до конца.

З.Е.: Опьянею ведь.

Х.А.: Не опьянеешь, ничего. Давай, давай, давай, давай.

З.Е.: Может быть, я еще что-нибудь буду делать по мере того, как я буду пить за тебя? Можно я еще что-нибудь поделаю? Съем кусок сыра, например.

Х.А.: Нет, нельзя. Пей вино. Допивай, вернее.

З.Е.: Можно я съем кусок сыра, тоже за тебя?

Х.А.: Ну, давай, давай. Съешь кусок сыра.

З.Е.: Съемка сумасшедших. Хвостик, за тебя (пью).

Х.А.: Давай, давай. Нет до конца, до конца выпивай. Молодец.

З.Е.: Ни за кого бы больше до конца не выпила. Только за тебя. Утром. Вино.

Х.А.: Ну, что скажешь теперь?

З.Е.: Теперь скажу, что у меня очень хорошее настроение. Я себя замечательно чувствую! Это правда. Но этого трудно было добиться. Потому что все против. Понимаешь? Все и все против. Ты улавливаешь мою глубокую мысль, Хвост?

Х.А.: Улавливаю.

З.Е.: Молодец. Что ты еще хочешь у меня узнать?

Х.А.: Ничего.

З.Е.: Тогда я тебя буду снимать.

Х.А.: Давай.

З.Е.: — Давай. Давай камеру.

З.Е.: Алеша, какое у тебя сейчас настроение?

Х.А.: Прекрасное.

З.Е.: Где ты сейчас находишься?

Х.А.: Я нахожусь сейчас в Париже, в кафе на углу бульвара — даже не знаю, как он называется, — около Пигаль и на углу еще какой-то маленькой улочки — не знаю, как называется.

З.Е.: Представляешь приблизительно, какое сегодня число?

Х.А.: Приблизительно представляю.

З.Е.: Но точно сказать не можешь?

Х.А.: Не уверен.

З.Е.: Хорошо, какой год? Какой месяц?

Х.А.: Месяц январь.

З.Е.: Год?

Х.А.: 2004.

З.Е.: Представляешь себе, это в каком столетии?

Х.А.: Конечно. В трехтысячном.

З.Е.: Скажи что-нибудь про это столетие.

Х.А.: Ничего не могу сказать, оно только началось.

З.Е.: У тебя есть какой-нибудь прогноз на это столетие?

Х.А.: Никакого.

З.Е.: Так не бывает.

Х.А.: Бывает.

З.Е.: У тебя должен быть прогноз.

Х.А.: Никаких прогнозов не строю никогда вообще.

З.Е.: Человечество проживет сто лет?

Х.А.: Сто лет, может быть, и проживет.

З.Е.: Не очень уверенно сказал он.

Х.А.: Конечно. А что, атомная война какая-нибудь начнется, и все.

З.Е.: А это разве возможно сейчас на Земле?

Х.А.: Надеюсь, что нет.

З.Е.: Мне тоже кажется, что нет. Алеша, расскажи немножко про своих родителей, дедушку и бабушку. Они ведь совсем из другого столетия.

Х.А.: Они из другого, конечно.

З.Е.: Расскажи о тех, кто из 19 века. Можешь что-нибудь рассказать, знаешь что-нибудь? Ты слышишь меня?

Х.А.: Слышу.

З.Е.: Расскажи. Я хочу услышать о твоих предках из 19 столетия.

Х.А.: У меня один только предок из 19 столетия, я помню. Дедушка был такой — Василий Васильевич. Ну, бабка, разумеется, была.

З.Е.: А чем они занимались? Что это были за люди?

Х.А.: Не знаю, что это были за люди. Знаю, конечно. Бабку знаю, а деда совсем не видел никогда. В глаза даже.

З.Е.: Что можешь сказать?

Х.А.: Ну, что я могу сказать? Что бабка до революции была левая эсерка какая-то или что-то в этом духе, сражалась. Террористка, в общем, была.

З.Е.: Господи! Она хотела счастья человечеству?

Х.А.: Конечно.

З.Е.: Таким специальным способом?

Х.А.: Да.

З.Е.: Ей удалось кого-нибудь убить?

Х.А.: Не знаю, но знаю, что она была в ссылке. Она попала в Сибирь, в Архангельск, и там встретила своего… моего деда, и там родился мой отец.

З.Е.: В ссылке?

Х.А.: Нет, но у него в паспорте написано, что он в Архангельске родился. Но семейная традиция говорит…

З.Е.: Умалчивает.

Х.А.: Умалчивает об этом и говорит, что он родился на пароходе, который шел из Архангельска в Лондон.

З.Е.: В Лондон?

Х.А.: Да.

З.Е.: А как же им удалось из ссылки попасть в Лондон? Какой это был год?

Х.А.: Семнадцатый.

З.Е.: Семнадцатый? А месяц?

Х.А.: Не знаю.

З.Е.: Это вообще очень любопытно, действительно.

Х.А.: Но если учесть, что он родился в сентябре, то, я думаю, что это произошло, наверное, когда-то в декабре.

З.Е.: Поразительно. А что, еще ходили пароходы в Лондон в семнадцатом году?

Х.А.: Наверное.

З.Е.: А что они делали в Лондоне? Расскажи.

Х.А.: Кто?

З.Е.: Дедушка с бабушкой.

Х.А.: Были в ссылке, я же тебе сказал.

З.Е.: В Лондоне.

Х.А.: А, в Лондоне! Дед был оперный певец к тому же, и он выступал с концертами по всему свету.

З.Е.: А бабушка перестала быть террористкой, попав в Европу?

Х.А.: Я думаю, что ей не представлялась такая возможность. Да. Во всяком случае, на фотографиях, как она выглядела, она представляется вполне благополучной буржуазной дамой.

З.Е.: А что их заставило потом вернуться в Советский Союз? Ты не можешь объяснить? У тебя есть своя версия? В каком году они вернулись?

Х.А.: В тридцать пятом.

З.Е.: В тридцатом пятом. Что могло их заставить. Как ты думаешь?

Х.А.: Бабка мне рассказывала, что мой дед служил в такой ассоциации (АРКОС называлась). Это была торговая ассоциация. Когда еще не было дипломатических отношений между Англией и Россией, ну Советской Россией, в смысле. Он там работал. И какие-то английские фашистские молодчики ее разгромили. Ну, значит, он в обиде на них решил вернуться в Россию. (Бабушка Алеши была еврейкой).

З.Е.: А что в Англии были фашисты? Были какие-то люди, которые разделяли убеждения фашистов?

Х.А.: Были. И до сих пор есть. Как и в Москве у вас. До сих пор есть.

З.Е.: Москва меня в этом смысле удивляет меньше, чем Лондон.

Х.А.: Почему? В Лондоне в этом смысле было то же самое, что и везде.

З.Е.: Они просили разрешения вернуться в Советскую Россию? Не знаешь? Как они выехали? Получили официальное разрешение от властей?

Х.А.: Не знаю.

З.Е.: Ну а потом?

Х.А.: Не знаю.

З.Е.: Сколько лет деду удалось проработать в России?

Х.А.: Два года.

З.Е.: А в чем он был обвинен потом, Алеша?

Х.А.: Откуда я знаю? При Сталине не давали никаких обвинений.

З.Е.: Не делали.

Х.А.: Считалось — враг народа и все.

З.Е.: В каком году его расстреляли?

Х.А.: В тридцать седьмом.

З.Е.: А бабушку сослали, да?

Х.А.: Нет, бабушка так и осталась в Свердловске жить.

З.Е.: Они что — приехали из Лондона сразу в Свердловск?

Х.А.: Да.

З.Е.: Почему не в Ленинград и не в Москву?

Х.А.: Потому что дед был горным инженером по образованию.

З.Е.: А, он работал там горным инженером.

Х.А.: Его устроили туда горным инженером, преподавать, вернее, горное дело.

З.Е.: Понятно. Бабушка одна растила твоего отца? Да? Ой, нет. Он к тому моменту ведь был уже взрослый.

Х.А.: Взрослый. Отцу было уже восемнадцать лет, когда они вернулись, или семнадцать.

З.Е.: Он пошел учиться в России куда-то?

Х.А.: Наверное, учился. Да нет, я думаю, что он преподавать пошел. Во всяком случае, моя мать — это его школьная ученица. Так что считай, подумай. Значит, он пошел преподавать в восемнадцать лет, или в девятнадцать, или в двадцать.

З.Е.: А ты помнишь хотя бы чуть-чуть свое детство? В сороковом году ты родился, да? Совсем раннее.

Х.А.: Помню.

З.Е.: Расскажи что-нибудь, пожалуйста.

Х.А.: Ну, что я могу рассказать?

З.Е.: Ну, из самого раннего детства, самые ранние воспоминания.

Х.А.: Практически ничего не могу рассказать.

З.Е.: Что так сурово? (Смеюсь). Не хочешь?

Х.А.: Я просто ничего не помню.

З.Е.: Ничего не помнишь?

Х.А.: Нет.

З.Е.: Ну, помнишь, начиная со школы? Немножко раньше?

Х.А.: Немножко раньше. Да. С детского сада.

З.Е.: Не помнишь ничего такого, что хотелось бы рассказать?

Х.А.: Помню, но не расскажу.

З.Е.: Ну вот. Все началось очень рано (смеюсь). Ты дрался?

Х.А.: Дрался, конечно.

З.Е.: В детском саду?

Х.А.: Еще бы не дрался. Конечно, дрался. Кто не дрался? Мальчишки все дерутся.

З.Е.: А против воспитателей протестовал?

Х.А.: Нет, не протестовал.

З.Е.: Нет, т. е. ты был с ними как-то в ладу?

Х.А.: Вполне, да.

З.Е.: Угу. Понятно. А кто тебя там особенно раздражал?

Х.А.: Ну, это я уж не помню.

З.Е.: Поименно, нет?

Х.А.: Ну, имена еще. Нет. Думаешь, какие-то имена остаются из того времени в памяти.

З.Е.: Ну, хорошо. А в школе ты дрался?

Х.А.: В школе дрался тоже.

З.Е.: Мне кажется, ты должен был хорошо учиться, по крайней мере, в начальной школе.

Х.А.: Нет.

З.Е.: Плохо учился?

Х.А.: Плохо. Отвратительно, т.е. вообще не учился.

З.Е.: А что тебе ставили в качестве оценок?

Х.А.: Ну, что ставили? Двойки, тройки.

З.Е.: Прямо с первого класса?

Х.А.: Прямо с первого класса.

З.Е.: А ты на меня производишь впечатление такого потенциального отличника, который сделал в жизни все, чтобы им не стать.

Х.А.: Напрасно.

З.Е.: А из школы выгоняли?

Х.А.: Выгоняли.

З.Е.: Когда первый раз выгнали? В каком классе?

Х.А.: В шестом.

З.Е.: Ну, ты хорошо сохранился. И что, тебя определили в другую школу?

Х.А.: Конечно, в другую школу.

З.Е.: А там сколько ты продержался?

Х.А.: Год.

З.Е.: Год. Понятно. Тебя выгнали за академическую неуспеваемость? Или за хулиганство?

Х.А.: И за то, и за другое.

З.Е.: А из второй школы, значит, через год?

Х.А.: Из второй школы через год.

З.Е.: И тоже по двум причинам?

Х.А.: Ну, нет. Там уже другие обстоятельства были.

З.Е.: Расскажи.

Х.А.: Я вынужден был уехать в Свердловск на год.

З.Е.: В Свердловск?

Х.А.: Да.

З.Е.: Уже из Ленинграда?

Х.А.: Из Ленинграда. Да.

З.Е.: А, понятно.

Х.А.: И там год проучился. А потом когда я вернулся, пошел в другую школу.

З.Е.: Я понимаю. Тебе понравился Ленинград? Сколько тебе было лет, когда ты его увидел в первый раз?

Х.А.: В 47 году.

З.Е.: В 7 лет, да?

Х.А.: В 7 лет, да.

З.Е.: Понравился тебе Ленинград?

Х.А.: Да, очень понравился. Особенно своими разрушенными домами вокруг площади Восстания.

З.Е.: Слушай, а там действительно была ужасная разруха, да? После войны.

Х.А.: Да.

З.Е.: Никто же из нас даже не представляет, как это выглядело.

Х.А.: А я представляю себе. Ты забываешь, что мне 7 лет уже было.

З.Е.: А знаменитые памятники архитектуры… Да, т.е. помнишь.

Х.А.: Конечно, помню.

З.Е.: Действительно была ужасная разруха?

Х.А.: Конечно, сплошные развалины стояли вокруг Московского вокзала, который теперь стоит. Где раньше этому Александру…

З.Е.: Ну, а Казанский собор, дворцы все, Фонтанка, набережные, Адмиралтейство…

Х.А.: Но это еще более-менее ничего.

З.Е.: Народ был ужасно бедный?

Х.А.: Конечно, бедный. Как ты думаешь?

З.Е.: Просто не знаю. Никак не думаю. Но мне кажется, что ваша семья должна была быть небедной. Хватало денег на жизнь?

Х.А.: Нет, никогда.

З.Е.: Никогда?

Х.А.: Никогда. Еле сводили концы с концами.

З.Е.: Алеша, а когда ты первый раз увидел в жизни материальное благополучие?

Х.А.: Никогда.

З.Е.: Семейное материальное благополучие.

Х.А.: Не видел его совсем. Потому что отец умер, когда мне было 19 лет, а жил он с мачехой (и я, соответственно, жил с мачехой), а она умерла через год после него. Так что, представь, с двадцати лет вообще живу один совершенно. Никакого материального благополучия не видел я. Наоборот, видел сплошной голод, потому что жрать мне было нечего абсолютно. Понятно?

З.Е.: Но ведь у тебя были периоды в жизни, когда ты что-то делал именно для того, чтобы у тебя было много денег?

Х.А.: Нет.

З.Е.: Халтурил там? С этой целью.

Х.А.: Халтурил (агрессивно). Да. Халтурил.

З.Е.: А чего так серьезно? Это делает миллион людей совершенно нормально. Тебе не показалась жизнь краше от наличия большего количества денег? Тебе понравилось? Хоть когда-нибудь в жизни нравилось иметь много денег? Или довольно много денег? Скажи, Алеша.

Х.А.: Понравилось, конечно. Только от этих денег ничего не осталось сразу же.

З.Е.: Ты все тратил всегда?

Х.А.: Конечно.

З.Е.: Но хотя бы тот момент, когда ты их истратил, приносил тебе радость?

Х.А.: Да, такую радость, что даже и представить себе невозможно.

З.Е.: Какую?

Х.А.: Какую…

З.Е.: Ну, какую?

Х.А.: Да вот такую, что хотелось взять эту радость и подтереться ею.

З.Е.: Алеша, ты можешь вспомнить какое-нибудь по-настоящему радостное событие в своей жизни?

Х.А.: Могу, конечно.

З.Е.: Скажи, какое.

Х.А.: Это когда я первый раз увидел тебя.

З.Е.: Ну, Алеша. Ну, не может быть, чтобы это было единственное по-настоящему радостное событие. Жизнь же была долгая, Алеша.

Х.А.: Ну, я забыл всю предыдущую жизнь.

З.Е.: Алешка, закажи еще вина.

Х.А.: Хорошо.

Вечером 11 января мы поехали в гости к замечательному клоуну и большому другу Хвоста — Славе Полунину на его знаменитую «Мельницу» под Парижем.
Мы провели там чудесные несколько часов, полные музыки, песен, эмоций, затаенных состояний, проявленных в общении всех со всеми. Слава был очень нежен с Алешей; когда Хвост пел, мне показалось, что у Славы в глазах были слезы. К поезду Палунин сам довез нас на машине.

RER от станции «Disneyland» привез нас в Париж около часа ночи. Мы спускались по лестнице вниз — Алеша чуть позади меня (он любил так ходить).

Вдруг слышу:
— Леночка!
— Да..
— Леночка! Ты знаешь, что я тебя люблю.
(Поднимаюсь на две ступеньки вверх, подхожу к Алеше, трусь щекой о его щеку).
— Конечно, Хвостик, знаю. Очень любишь?
— Очень люблю.
(Глаза у него влажные).
— Алешенька, что бы ни случилось в жизни, ты должен знать, я тебя никогда не оставлю.
— Надеюсь…

Через две недели в торжественной обстановке в Посольстве РФ в Париже Алексею Львовичу Хвостенко был вручен российский паспорт, выданный по личному указу Президента РФ В.В. Путина. Дорога в Россию оказалась открытой. И мы с Алешей больше никогда не расставались.