<




Архив

№ 12, 2005


Тамбов на карте генеральной. Проза


Сергей ЛЁВИН


РЫБАК

Повесть

…да ведь все-таки этак
вы себя просто с ума сведете,
ей-богу-с! Закружитесь!

Ф.М. Достоевский,
«Преступление и наказание»

Над озером тихо носился беззаботный ветер, играющий разноцветной листвой, и время от времени, как будто утомляясь этой невинной однообразной забавой, сбрасывал часть своего груза в воду. В насыщенном терпкими, по-осеннему сильными запахами, почти осязаемом воздухе проплывали паучки на тончайших паутинках, похожие на десантников, лишившихся куполов парашютов и чудом оставшихся висеть на оборванных стропах, влекомые ветром в неизвестные дали.
Озеро было идеально круглой формы и местными жителями считалось гиблым, проклятым. Сколько покойников могло скрываться в его глубинах, точно не знал никто — даже я, человек, уже несколько лет серьезно увлеченный таинственностью слухов и мистическим ореолом, обволакивающим Круглое.
Купающихся здесь нельзя было встретить ни в самые знойные деньки лета, когда от зноя хочется снять с себя не только одежду, но и кожу; ни сейчас, в потрясающие дни бабьего лета, когда появляется чуть-чуть сумасшедшее желание от души наплескаться в естественном водоеме перед приходом долгой и нудной зимы с ее узкими ваннами и хлорированными бассейнами. А причина такой безлюдности была в том, что уходить в глубокий лес, плутать по неоднократно пересекающим друг друга, словно линии на ладони, тропам в поисках табуированного озера было по меньшей мере нерационально — тем более, что совсем рядом с городом протекала хоть и мелкая, но вполне сносная для плавания речка.
Что же касается мистической ауры Круглого, то люди имели малопонятное свойство безвозвратно пропадать в его окрестностях, особенно в летнее время, а местные жители обычно заминали в разговорах любую тему, касающуюся «проклятого» места, и этим недоговариванием только усугубляли страх многих наших суеверных горожан.
По скромным и, скорее всего, крайне приблизительным подсчетам, сделанным в архиве городского музея, куда ваш покорный слуга имел неограниченный доступ ввиду своей учебы на истфаке местного вуза, на данный период времени пропавшими без вести в районе Круглого официально было признано 127 человек. Немалая цифра для городка с населением в 15 тысяч! Цифра, вызывающая самые разные мысли и навевающая подозрения…
Таинственными исчезновениями впервые я заинтересовался еще в раннем детстве, когда услышал от прабабки Прасковьи Тимофеевны страшную сказку-быль о колдовском озере в нашем лесу, где якобы сгинула пропасть всякого народа, в том числе и мой дед, царствие ему небесное.
— Плохое там место, Костенька, — шамкала желтыми вставными челюстями старушка, которую я немного побаивался из-за непреклонного сурового нрава и сходства с Бабой-Ягой на картинке в детской книжке. — Гиблое. Вот Илья Ильич пошел раз туда на охоту, да так и не вернулся. Да… А все оттого, что счастья возле Круглого искал. Только нет там счастья — одна беда…
— И чего он туда поперся? — со свойственной детям прямотой напирал я.
— Говорили люди, что там зайцы оченно крупные водятся, с кабана ростом, вот он, дурак, и купился. Так и сгинул ни за что, ни про что… А на самом-то деле леший там живет, кого увидит, сразу хвать — и в пучину тянет. В лапы попадешь — уже не спасешься.
Старуха старалась застращать меня как можно сильнее — нормальное желание человека, переживающего за судьбу внука, но в детские годы мы слишком часто делаем все наперекор, и однажды, когда мне было лет десять, я собрал компанию друзей со двора, чтобы отправиться в поход на полный приключений поиск страшного места.
Помню, каким знойным выдалось то лето. Уже за десять минут пути мы успели запариться и разделись до пояса, несмотря на тучи жужжащих в тяжелом августовском воздухе насекомых, с которыми удавалось справиться только за счет отломанных от кустарников и исполняющих нехитрую функцию веера веток; и тихо так, совсем не как дети, шли, лишь изредка перебрасываясь короткими фразами. Очень хотелось пить и купаться, смыть с тела липкий, льющий градом пот, но никто, даже самые маленькие участники нашего паломничества, не ныл, сознавая серьезность экспедиции и, наверное, мысленно представляя, как потом можно будет похвастать перед друзьями со двора или одноклассниками. Особенно всем хотелось увидеть зайца-великана, для которого я даже приготовил крупную, изготовленную из ветки дуба рогатку с широкой, тяжело натягивающейся и хлестко обжигающей руки резинкой. Оружие приятно оттягивало карман драных шорт и вселяло некоторую уверенность в собственных силах.
Курс мы держали по компасу — одному на всех. Его с год назад привез из Москвы папа Владика и подарил сыну за хорошие отметки. Как мы носились тогда с этим почти мистическим предметом, как мечтали о путешествиях в дальние страны, начитавшись Жюля Верна и Майна Рида! И теперь смотрели на него, как на палочку-выручалочку или священную реликвию, которой нет цены…
А вышли к озеру неожиданно, даже испугались. Только-только бесконечной колоннадой тянулись мачтовые сосны, и вдруг, почти безо всякого перехода, прямо перед нами оказалась гладкая поверхность непроницаемо черной воды, тяжело дохнувшей холодом.
Озеро на самом деле казалось гиблым. Безупречно круглое, метров пятидесяти-шестидесяти в диаметре, оно как будто хотело поглотить нас, застывших на его берегу стойкими оловянными солдатиками пацанов, похожее на разверстую пасть некого спрятавшегося под землей чудища, причем чудища явно голодного. Лично у меня желание купаться улетучилось сразу. Захотелось домой, поближе к маме, папе и бабушке, но тут один из наших — самый, пожалуй, бесшабашный пацаненок Мишка, неспроста прозванный Лихим, — звонко крикнул: «Мужики, айда купаться! Кто последний, тот женатый!» — и, быстро скинув остатки одежды, хотел было уже бултыхнуться, но озадаченно застыл на месте, увидев полное отсутствие нашего энтузиазма.
Мы, все как один, стояли и смотрели на него как на идиота, засунувшего пятерню в мясорубку и собственноручно проворачивающего ее в фарш. Лезть в воду и просто раздеваться никто не спешил.
— Вы че, мужики? — недоуменно и обиженно спросил Лихой, довольно нелепо выглядевший голышом на фоне как-то искаженно (и это без малейшей ряби!) отражающегося в матовой поверхности озера леса. — Давай скупнемся, жарко же!
Все молчали, неуютно ощущая себя трусами, но, с другой стороны, отчаянно боясь зайти в воду.
— Мы же просто посмотреть пришли, Миш, — попытался оправдаться я, как зачинщик мероприятия. — Давай не будем купаться. Вдруг что…
— Ты че, испугался, Костян?! Да все вы сдрейфили, ссыкуны! Я сейчас один полезу, потом завидовать будете! Мужики вы вообще или бабы?!
Он сделал маленький шаг к воде, остановился на самой границе озера и вновь посмотрел на нас очень сердито, хотя было видно, как сквозь злобу просвечивает страх. Мы это чувствовали интуитивно и по-детски злорадствовали, понимая, что Лихой уже не перейдет рубеж.
— Ну, давайте, пацаны! Хотя бы окунемся, пот смоем, а плавать совсем не будем. Жарко ведь, — почти умоляя выдавил Мишка и занес ногу над водой, великолепно понимая, что стоит перед важным выбором. Отступить означало показать слабость и потерять авторитет самого крутого в компании. Прыгнуть же в Круглое, продемонстрировав чудеса силы воли, было равнозначно укреплению своего и без того большого влияния на друзей. Главное не ошибиться.
Напряжение пронизало тишину — куда-то исчезли даже вездесущие комары. Предрассудок или нет, но озеро действительно нагоняло ужас, давило на нервы, как будто обещая, что сейчас, с минуты на минуту, поверхность подернется острой рябью, и из глубины шумно вынырнет нечто кошмарное, вроде ожившего мертвеца из американского фильма ужасов — обросшего плесенью, с запутавшимися меж ребер водорослями, мерзкого зеленого цвета. И эта тварь заскрипит жутким голосом что-то вроде «отдай мое сердце!», а мы не сможем даже шелохнуться, прирастем к почве прочными корнями страха и будем молча ждать, когда Нечто приблизится вплотную и коснется наших лиц длинным кривым пальцем, похожим на детальку страшного конструктора из органического материала, и только потом — кричать, вопить, орать до безумия…
Но Мишка в воду не ступил, и никто не выскочил из глубины, словно чертик из табакерки. Озеро безмятежно лежало перед нами, как и несколько минут назад, — недвижимая жадная глотка, этакая мышеловка увеличенного масштаба, готовая поглотить тебя в любой миг.
Лихой торопливо оделся, блеснул влажными глазами и быстро, не озираясь, пошел в сторону Каменска (именно так назывался мой город), а мы поплелись вслед за ним, понурые, застигнутые врасплох внезапно накатившей усталостью и разочарованием. Гигантского зайца повидать нам тогда так и не удалось, но к озеру мы больше никогда не возвращались, да и не тянуло туда ни капельки.
И точно так же, как в безумно далекие семидесятые, Круглое лежало передо мной сейчас, спустя пятнадцать лет после того неудачного «крестового похода». Только листья, лениво плавающие на его неизменно спокойной поверхности, были осенние, более яркие по окраске, но тем не менее не вносящие оживления в общий унылый вид. Странно, что на поверхности совсем не было ряски, в то время как река уже давно заросла ею почти от берега до берега.
Это было вторым моим путешествием к озеру. Что привело сюда снова, я и сам не знал. Тем более не ведал, отчего так рьяно взялся за исследование и обобщение всех связанных с Круглым материалов несколькими годами ранее.
А мои изыскания, между прочим, были весьма любопытны. Например, я составил хронологическую таблицу исчезновений каменчан и пришел к выводу, что системой здесь и не пахнет. То семь человек в год как в воду канули (ироничное выражение в данном случае, да?), то ни одного за целое десятилетие. Прадед мой пропал в 1908 году, став одной из первых жертв. Это произошло, когда города как такового еще не было. Стоял посреди дремучего леса рабочий поселок, сплошь из деревянных бараков, жители которого начинали строительство крупного завода по производству кирпича. Предприятие это сумело со временем вырасти и поднять невзрачное селение, каких полно было по всей России, до уровня маленького, но все-таки города, кое-как влачащего свою лямку и по сей день.
Прадед мой был не дурак выпить, и в его исчезновении как раз не было ничего странного: заплутал в лесу, сломал ногу о корень, да так и помер. Или замерз, или сердце отказало — да мало ли могло приключиться с немолодым бухим мужиком? Зато у десятков других ушедших в небытие несчастливцев возможность внезапно возникшего желания покинуть этот край раз и навсегда без предупреждения или пояснительной записки или тайно покончить с собой равнялась нулю. И если в наше неспокойное время похищениями и убийствами удивить кого-нибудь сложно, то в предсказуемые до чертиков совковые времена красть людей было занятием нелогичным и чрезвычайно опасным. Тогда люди пропадали совсем по другим причинам… Однако за время всех сталинских репрессий в Каменске исчезло всего 12 человек, из которых пятеро точно отправились в лагеря, где и остались навсегда, а судьба остальных так до сих пор и не известна.
Странная картинка получалась. Самым «урожайным» выдался год 72-й, как раз когда на свет появился я. Количество жертв (и жертв ли?) тогда достигло десятка и выше никогда уже не поднималось. С одним из таких «исчезновенцев» была знакома моя мать. Хотя знакомством это назвать трудно.
В каждом небольшом городке, наверно, есть свой юродивый, которого знают все от мала и до велика и, смирившись, принимают как данность. В Каменске таким типом был совершенно безумный мужик по прозвищу Шура Пу. Вся его жизнь была на редкость пуста и на зависть беззаботна. Он бесцельно бродил по улицам, вырезал из деревянных чурбачков диковинные фигурки зубастых рыб и маленьких человечков, напоминающих своей неказистостью пришельцев-гуманоидов, будто сошедших с иллюстраций к дефицитной тогда фантастической литературе, и дарил их детворе. Мальчишки и девчонки любили играть этими уродцами, а вот родителям такие поделки были не по вкусу — очень уж страшными казались. В «желтый дом» Шуру не забирали, потому что он был совершенно безобиден, постоянно погружен в себя и безучастен к миру. Но лишь до одного дня…
Знаете, бывают моменты, когда совершенно мирная, домашняя собака или кошка внезапно, повинуясь неясным внутренним порывам, может вас злобно укусить или оцарапать. Избить или усыпить после этого любимца жалко — животное все-таки, и логики в его действиях никакой. Вот и Шура Пу однажды безо всякой видимой причины напал на беременную женщину в темном переулке, повалил ее на асфальт и, скорее всего, изнасиловал бы или убил, но на истошные вопли шокированной жертвы прибежали несколько дюжих парней, что пили водку неподалеку, и спугнули юрода. Его сразу начали разыскивать, подняли на ноги всю немногочисленную местную милицию, но все было тщетно. Один очевидец сказал, что видел взволнованного, постоянно озирающегося по сторонам Шуру, убегающего в лес и бормочущего нечленораздельную тарабарщину, окликнул его даже, но тот возбудился еще сильнее и исчез в густых зарослях. Больше его никто не видел, а та натерпевшаяся страха женщина была моей матерью, в чреве которой безмятежно плавал не кто иной, как я.
Во всех этих таинственных случаях меня очень смущала одна немаловажная деталь: никто и никогда не находил тела пропавших и не проводил поиски в Круглом. Облаченные в водолазные костюмы, вооруженные баграми искатели прочесывали реку, но ни разу не пробовали обратить свои стопы к озеру, хотя оно находилось на расстоянии всего лишь четырех километров от города. И причины-то убедительной для такой избирательности не было! То ли страх прикоснуться к неизведанному, необъяснимый, иррациональный, практически первобытный в наше-то время торжества научно-технической революции и повсеместно начинающегося внедрения малопонятных пока простым обывателям, а тем более провинциалам, компьютерных технологий; то ли неприятие самого озера, окруженного нездоровой аурой, — не знаю. Никто, наверное, не смог бы ответить на это честно. Но факт остается фактом — аборигены Круглого побаивались.
Интереснейшей подробностью было также полное отсутствие любопытства, столь свойственного пытливой человеческой натуре. Люди ведь обожают разгадывать тайны; многих медом не корми — дай только потрогать неизведанное, даже если оно похоже на бородавчатого монстра каннибальской наружности. Но в случае с Круглым обычно вполне предсказуемая человеческая психология давала крен. В целом городе, похоже, один я имел неподдельную и в чем-то даже болезненную страсть — разгадать тайны исчезновений.
Однако на мои расспросы старожилы, как будто сговорившись заранее, отвечали неохотно и чаще просто посылали куда подальше. Скудной информацией делились только после длительных уговоров и чаще всего ограничивались лишь фразами, что озеро, мол, проклятое, люди в его окрестностях пропадали, место потому как гиблое, и не ходи туда сам, не думай, а то хуже будет… На этом откровения заканчивались, и рассказчик постепенно сводил разговор к политике, насущным проблемам и т.д. Лишь однажды сгорбленная старушонка, которую я застал врасплох копающейся на плацдарме небольшого садового участка, рассказала по-настоящему интересное.
— Слышала, сынок, кто же про это озеро не слышал. История жуткая была. Только тебе знать не надобно. Плохое там место, порченое. Мне еще мамка моя про случай энтот сказывала…
— Кем порченное? Когда? — оживился я, надеясь, что за годы безрезультатных разговоров впервые натолкнулся на что-то толковое. — Расскажи, бабуля! Я этим делом давным-давно уже интересуюсь.
Говорить бабка не хотела, долго мялась, ссылаясь на накопившиеся дела, но я был настойчив. И на предложение даром прополоть весь огород взамен на рассказ ответить отказом старуха просто не посмела — белый флаг был поднят.
— Чертово то место. Слыхала я, что один убивец там еще до революции утоп. С той поры все и началось. Затягивать озеро стало, звать людей, особливо всяких с причудами, и заставлять их топиться. Как будто морок какой на человека нападал — он и шел себе прямо в трясину. И все, конец, будто и не было его вовсе.
— А что за убийца был, бабушка? Чей?
— Точно не знаю, внучек, но будто бы девок он молодых насильничал, а потом душил и в озеро то самое бросал, чтобы не нашли. Потом изловили его почти, но ушел нечестивец — шибко ловкий был — и в Круглом сам утопился. После этого люди в Каменске пропадать начали, и уже не только девки — все подряд. Совсем дурным озеро стало.
Как звали серийного маньяка, объявившегося в этих глухих местах в смутные предреволюционные годы, и сколько народа отправил он на тот свет, если вообще существовал, узнать мне так и не удалось. Бабка этого или не помнила, или не знала, или просто не хотела говорить, так что на другой день я с удвоенным рвением пустился в штудирование городского архива, а уже на следующий отправился в областной центр. Но ни тут, ни там обнаружить даже призрачный след былых преступлений мне не посчастливилось. История с маньяком либо была целиком вымышленной, либо потеряла все свои корни и практически отмерла, оставаясь только в памяти полусумасшедших старух, да теперь еще в моей пока довольно ясной голове.
Еще меня порадовала обнаруженная в подшивке местной газетенки «Каменский вестник» за 1967 год статья краеведа Алексея Кулика с пафосным названием «Край родной, прекрасный край», посвященная истории нашего города. В одном из ее разделов можно было прочесть: «Своей удивительной красотой, а также уникальной формой замечательно Круглое озеро, находящееся глубоко в лесу на юго-востоке от Каменска. Среди местных жителей бытует суеверие: будто бы озеро обладает странными свойствами манить людей и заставлять их кончать жизнь самоубийством. Но, поскольку я видел это озеро собственными глазами, могу с полной уверенностью сказать, что это мнение — не более, чем архаичный предрассудок, обычный пережиток прошлых лет. Уверен, что когда Каменск станет городом с прекрасно развитой промышленностью и вырастет, то озеро, попав в городскую черту, бесспорно, станет одной из самых ярких его достопримечательностей».
Больше в той пронизанной забавным прокоммунистическим пафосом статье ничего ценного не нашлось, хотя сам факт упоминания о паранормальных свойствах Круглого заслуживал внимания. К сожалению, Кулика в живых уже не было. Так я лишился еще одного потенциального информатора…
На этом этапе расследование зашло в тупик, и, промучившись от недостатка новых сведений пару полных неясной тревоги месяцев, в течение которых мне улыбнулась удача встретиться только с чокнутым физиком-математиком, считающим возникновение Круглого результатом падения крупного метеорита, я предпринял вторую свою экспедицию.
Решиться на нее было непросто. Не хотелось будить щемящее чувство, которое появлялось в сердце при одном только воспоминании о детстве, наших мальчишеских, наивных, зато кристально честных чувствах и мыслях. С другой стороны, стала необходимой подпитка того источника внутри, который помогает жить и не дает залезть в петлю даже тогда, когда на душе становится совсем паршиво. Поэтому я собрался и двинулся в путь. И через час с небольшим передо мной предстало Круглое.
Единственным отличием озера-82 от озера-97 было то, на что я сначала попросту не обратил внимания — настолько естественным и гармонично вписывающимся в пейзаж мне показался сидящий метрах в десяти от меня на стволе поваленной сосны, полупогруженной в воду, рыбак с длинной бамбуковой удочкой.
Он был очень старым — глубокие морщины, рассекающие суровое лицо, словно трещины пересохшую землю, и длинная седая борода чуть ли не до пояса не оставляли сомнения, что дедушке должно быть давно за семьдесят.
«Лев Толстой, истинно Лев Толстой», — подумал я сразу и только потом удивился. Раньше мне и в голову не могла прийти мысль о том, что в нехорошем, проклятом озере можно преспокойно удить рыбу. Нет, это было совершеннейшим бредом, поэтому я, чувствуя себя немного не в своей тарелке, пошел, тихо шелестя листьями и сосновыми иглами, навстречу своей галлюцинации, дабы удостовериться в ее реальности.
— Здравствуйте, дедушка! — едва слышно, опасаясь распугать рыбу, если таковая здесь все-таки водилась, сказал я.
Старик несколько довольно долгих секунд молча и недвижимо сидел, а затем, как будто подключившись к некому невидимому источнику питания, начал медленно, настолько вяло и неестественно поворачивать шею, что я вполне отчетливо услышал — вернее, почувствовал всколыхнувшейся мурашками кожей — скрежет ржавых металлических позвонков, неприятно резанувший по напряженным нервам. Морок, фантазия, бредовая по своей сути, оказалась очень неприятной, но еще более не по себе стало, когда я впервые увидел обращенные ко мне глаза старика — два бездонных озера, иссиня-черных, не отражающих скудный солнечный свет, пробивающийся сквозь кроны сосен, в ореоле ярких, ослепительно-снежных белков, резко контрастирующих на фоне зрачков. Две черных дыры на лице, ведущие в бездонный, ледяной космос, колодцы с отравленной водой, в которые по непонятным причинам хотелось бултыхнуться, бомбы замедленного действия на грани, когда малейшее передвижение секундной стрелки по циферблату грозит взрывом; пробоины в днище гигантского корабля. Я как-то сразу стал пустым и невесомым, почувствовал, как отрываюсь от земли и, преодолевая сопротивление воздуха, тягуче, как в страшном сне, наперекор себе тяну руку к лицу рыбака, словно желая засунуть ладонь в одну из этих глазных расщелин, пространство, и быть всосанным вовнутрь целиком, затерянным во времени, добровольцем, ушедшим в небытие. Солнце вспыхнуло фейерверком искр, озеро вскипело и вышло из берегов, бурля и вздыбливаясь непонятно откуда взявшимися волнами, мир раскружился, будто расписанный яркими контрастными красками волчок, и не захотел останавливаться.
Тут старик моргнул, и наваждение схлынуло.
Я ошеломленно наблюдал, как рыбак дружелюбно улыбнулся (при этом часть морщин растянулась, и я увидел, что кожа на глубине каждого овражка плоти беловатого, незагорелого и даже болезненного оттенка) и тихим, успокаивающе-усыпляющим баритоном сказал:
— Здравствуйте, здравствуйте, дорогой мой Константин Иванович! Безмерно рад вас видеть здесь, в этом забытом, причем совершенно несправедливо, Богом месте. Такая приятная встреча и — после столь-то долгого ожидания…
— Мы разве знакомы? — удивился я, лихорадочно листая записную книжку в голове и не находя искомой физиономии, хоть убейся.
— Может быть, да, а может, и нет. Все зависит от того, с какой стороны на это дело посмотреть. Напрямую, так сказать, тет-а-тет, мы пока не встречались, но о подвигах ваших естествоиспытательских наслышан я изряднейшим образом. Что ж, посвятить столько времени поиску сомнительной истины — не каждый на это способен. Так сказать, прикоснуться к легенде, да?
— Извините, но откуда вам все это известно? — продолжал недоумевать я. — Кто вы вообще такой?
— Вопросов, вопросов-то сколько! Слухами земля полнится, дорогой мой Константин Иванович! Городок наш мал, оттого и тайн промеж его жителями нет — одни секреты полишинеля! Что же касается моей персоны, то пусть как раз она останется для вас загадкой. Предпочитаю быть инкогнито, вы уж не обессудьте. А проблемой озера тоже несколько заинтересован и даже, признаюсь, располагаю некоторым арсеналом знаний, доселе вам недоступных. Может, кое-чем обменяемся? Вопросики друг другу позадаем, точки над «i» порасставим, обозначим круг проблем — в общем, подойдем к дискуссии творчески!
— И что же вы хотите в обмен на информацию?
— Только ответы. Например, позвольте полюбопытствовать, не была ли беременность вашей матери чем-то осложнена?
Я чертовски растерялся. Таинственный старик, говорящий на несносном напыщенном диалекте, знающий слишком много деталей из моей жизни и к тому же интересующийся сугубо личными обстоятельствами, не мог не насторожить. А учитывая недавнюю галлюцинацию… Мне очень захотелось развернуться и уйти, но, наверно, было уже поздно — представление началось, и выход из зала заперт. Теперь надо было выработать стратегию поведения.
«Так, спокойно, братец!» — сказал я себе и попытался ответить рыбаку как можно невозмутимее.
— Я не намерен афишировать детали из жизни моей семьи. Поймите меня правильно.
— Что ж, дело ваше. Я ведь так, поинтересовался просто… Безо всякого злого умыслу (он зачем-то выделил голосом последнюю «у»). Впрочем, я всю историю вашей семьи и так знаю. Мать ваша, Наталья Алексеевна, царствие ей небесное, хорошей женщиной была, умницей. И отец, Иван Сергеевич, тоже не последний человек в Каменске. Было время, дороженьки наши крепко пересеклись, да с той поры вместе и бегут…
— Я чего-то недопонимаю, видимо. Никак не могу вас припомнить. Вы из отцовских друзей?
— Это не имеет совершенно никакого значения, мой юный друг. Но только из расположения к вам скажу, что лично с вашим многоуважаемым отцом не встречался. Вы только не сердитесь, что я так много не договариваю. Это отнюдь не из неуважения к вам (Господи упаси!), а из желания сначала получше узнать, что вы за человек и с чем сюда пришли. А таинственность сия совсем не надумана мною, как это могло вам показаться. Что же касается вашего замешательства, могу уверить: вам скрывать от меня ничего не надо — я и так все про вас знаю. Осведомлен и о проблемах с личной жизнью (комплексы — страшная беда, особенно для столь впечатлительных молодых людей!), и о психотравме вашей маменьки, когда она вас чуть было не потеряла из-за безумного Шуры. Вот, кстати, кто уникальная личность! Безумец и мудрец… Но не о том речь. И о том, о чем сейчас вы думаете, я тоже знаю. Уверяю, убегать не стоит. Давайте просто поговорим — мне большего и не надо!
— И что же вы можете мне сказать?
— Многое. Многое и показать могу. Тут, понимаете ли, место необычайное, к чудесам предрасположенное. Такие диковинки случаются, что и уму не представить! Глазам своим верить откажетесь, смеяться будете, а оно, однако, есть, и даже в прекрасном расположении здоровьичка. Процветает-с…
— Кто?! Что вы вообще городите?! — взорвался я, предполагая, что еще несколько реплик этого явно заговаривающегося психа — и мне тоже можно будет ставить диагноз. — Хватит нести чушь!
— Извиняюсь, — рыбак внезапно утратил все свое благодушие, посерьезнел и скрыл белесые овражки на лице тяжелыми, отсвечивающими бронзой, холмами. — Я не хотел вас обидеть. Просто играл. Такая разновидность развлечения. Невинная, естественно. Homo ludens est. Поймите, с человеком любознательным, эрудированным и начитанным когда еще поговоришь. А тут — возможность. Я, признаться, от подобных бесед отвык уже, все больше с дураками и умалишенными судьба сводит, да еще с женщинами, от которых, сами знаете, никакого прока нет — одни расстройства и пустопорожнее словословие. А я ведь человек в высшей степени общительный, интеллигентный, остро нуждающийся в обществе. Мне побалакать с кем-нибудь — радость, а вы, тем более, собеседник знатный, неординарный. Общаться с вами — сущее удовольствие!
«Знакомый выговор, — напряженно думал тем временем я, слушая вполуха, — речь неестественная, книжная. Век прошлый — это точно. Но кого же он так копирует? Чеховских героев, толстовских?»
— Ну что же вы замолчали, милый Константин Иванович? — укоризненно произнес рыбак и даже капризно вытянул губы трубочкой. — Нехорошо так, непочтительно даже, учитывая мой-то возраст, хе-хе. Я к вам всей душой, как видите. А вы — спиной оборачиваетесь. Нельзя так, нельзя.
«Это «хе-хе»! До чего же знакомо! Определенно, недавно я где-то этот смешок встречал. Только где? В какой же книге?»
— …вот, по прошествии стольких-то лет вы и возвернулись. Хорошо-с, что не побрезговали, не убоялись химеры, а супротив даже страху решили…
— Порфирий Петрович! — воскликнул я, обрадованный своему откровению. — Достоевский, «Преступление и наказание»!
— Обознались, Константин Иванович. Ничего общего с тем паршивым следователем я не имею. Если только говор, так это ж вещь слабодоказуемая, невпечатляющая. Ибо есть я — полноценный, самостоятельный во всех отношениях человек, а не литературный персонаж душевнобольного писаки. Так что обознатушки, мой юный друг!
И вдруг он замолчал. После такого обильного словоизвержения тишина обрушилась на меня, подобно наковальне, выброшенной с высоты многоэтажного дома. Я не знал, что и как говорить, зачем все это безумие продолжается так долго и навязчиво. Стал пронзительнее ощущаться озерный холод, и я впервые обратил внимание, что на землю опускается вечерний сумрак. Тягостная пауза продолжалась, я чувствовал себя все хуже и хуже, а рыбак просто смотрел на меня и молчал. Где-то далеко щедро отсчитывала мне оставшиеся годы жизни кукушка, ветер стих полностью — наступил период полного умиротворения природы. А я все еще дико хотел убежать, унестись прочь подальше от этого места, чтобы никогда уже больше сюда не возвращаться.
— Не стоит, — вдруг едва слышно прошелестел дед. — Побудь еще немного, и я сам тебя отпущу. Ты мне не особо и нужен, просто озеро тебя хочет. Оно спит пока. Но проснется не скоро, так что можешь не опасаться.
— Зачем?
— Что зачем?
— Нужен я ему зачем?
— За тем же, за чем и другие. И прадед твой, и Шура Пу, и мать твоя, которой повезло просто. Озеро-то живое, ему тоже пища нужна.
— Бред какой-то! — высказался я, отметив, что старик снова изменил манеру разговора.
— Это, сынок, не бред. Это воплощение зла на Земле, клоака, а, может, и вечно голодная пасть. И ты с ней связан непосредственно. И со мной, кстати, тоже.
— А кто же такой тогда вы?
— Я? — удивился моей неосведомленности старик. — Я — рыбак. Тот, кто знает все и про всех. Я тот, кто повелевает червями и распоряжается жизнями. Мое призвание — ловля, причем с работой я справляюсь в совершенстве. Мне нет равных!!!
— Зачем кричать? — оборвал я его экстаз. — Зрителей все равно нет. Я-то тебе зачем нужен?
— Сам, что ли, не догадываешься? Дурак ты, Константин Иванович, тогда. Я-то ожидал, что поумнее окажешься, сам догадаешься. Впрочем, переступить грань между реальностью зримой и невидимой не так-то просто, особенно если ты — обычный человек. Не видишь ведь ничегошеньки, да?! Тогда смотри!
Рыбак протянул толстокостную мозолистую руку к озеру и повторил: «Смотри!» И тогда я вдруг увидел, что вода больше не непроницаема. Более того, она совершенно прозрачна. Стало видно дно Круглого. Оно располагалось неглубоко, метров пять, не больше, и тоже представляло собой правильную окружность. Таким образом, дно, поверхность озера и его «бока» составляли заполненный водой цилиндр несколько неправильной формы, на нижней плоскости которого располагался миниатюрный город с узенькими улочками, казавшимися игрушечными домиками и декоративными деревьями, украшающими изящные газоны. «Городок в табакерке» — первое, что пришло мне в голову при виде этого фантастического зрелища. Мозг к тому времени уже перестал чему-либо удивляться и воспринимал все происходящее как данность, спасая меня от сумасшествия.
На улочках полным ходом кипела жизнь: вдоль кварталов чинно шествовали казавшиеся куклами люди не более полуметра в высоту, зато сохраняющие все человеческие пропорции. Они были разного возраста, передвигались медленно — очевидно, движения были скованы жидкостью. Странно и немного жутковато выглядели эти карлики, освещенные тусклым солнечным светом, преломляющимся в воде. Почти гномы, но слишком уж похожие на людей.
— Ну как? — торжествующе вопросил старик. — Нравится?
— Здорово, — честно сказал я, — но что это?
— Мир. Отдельный и полностью отличный от вашего. Теорию многослойности пространства когда-нибудь слышал? А о параллельных мирах читал? Так вот и Круглое — своего рода пересадочная станция между двумя мирами. На самом деле их намного больше, но этот пока еще для вас доступен. Остальные закрыты навсегда. Если хочешь, ныряй. Правда, обратной дороги уже не будет. Сам не захочешь в свой полуиздохший Каменск возвращаться. Там, на дне, спокойнее. Тебя там ждут. Давно уже ждали, когда рыбаком еще Шура был, но он, идиот, с твоей маман просчитался. Сгреб ее в охапку, чтобы оттранспортировать, так сказать, в пункт назначения, а она решила, что насиловать лезет, закричала. Все испортила. Парню — карьеру, себе — будущее. А рыбаком тогда я как раз сделался. Но работу уже по-иному вел, на глаза не показывался, чисто играл. Век наш угрюм и злобен. Ежели кто поймет, что Круглое на самом деле из себя представляет, конец фильма. Дверь закроется. И никто уже не сможет спастись.
— А что там, на дне? Почему вы выбрали не кого-нибудь с улицы, а именно меня? Откуда вы знали, что я вообще сюда приду?
— Все очень просто, сынок. Ты — тоже рыбак.
— Я?!
— Ты, ты. Да не дергайся. Зла здесь нет. Люди в озере живут лучше, без машин, смога всякого, даже смерти нет как таковой. То, что ты сейчас видишь, лишь малая часть, окно в Европу параллельного масштаба. Нырни — и ты познаешь все.
— Послушайте, но вы же сами говорили, что это — клоака, пасть ненасытная?
— Обманывал, — совершенно спокойно признался рыбак и подмигнул. — Не удержался от соблазна, извини. Уж больно глупо ты выглядел. Ну, как, принимаешь мое предложение, пока не поздно?
В его бредовых словах было здравое зерно. Идеальный мир, рай на земле, точнее, под водой, казался заманчивым. В этой жизни меня мало что держало, а это, непознанное, было таким близким и доступным. И должно же было быть достойное завершение этого безумного, безумного, безумного дня!
Я напряг глаза (сумерки вступали в свои права все активнее) и стал всматриваться в глубину.
Там по-прежнему ходили существа. На бледно-синих личиках застыли счастливые улыбки. Даже тяжелые движения недоростков казались очень красивыми и походили на замедленный балет. Вот на пересечении улиц встретились мужчины, крепко пожали друг другу руки и разошлись. Женщина с ребенком, который мирно спал в коляске, прошла мимо отдыхающей в шезлонге старушки, напоминающей хрестоматийную иллюстрацию к «Красной Шапочке», приветливо махнула ей рукой и погладила чадо по головке. Проснувшийся ребенок протянул ручонки к матери, она с легкостью подняла его и крепко обняла, всем своим видом излучая любовь. Мне стало тошно.
— Почему они молчат?
— Так, понимаете ли, вода-с. Она же не способствует-с общению. Непроницаемый для звука матерьял. Да и разговаривать им особо не о чем. И незачем. Хе-хе-с. Они и так счастливы. Вполне-с…
— Что ж ты заюлил-то опять, дед?! — рассердился я и неожиданно для самого себя перешел на «ты». — Что же это за мир такой дебильный?! Чем они там вообще занимаются? Ходят по улицам счастливые и все? Гребаный коммунизм получился, что ли?!
— Нет, нет, — зачастил рыбак, — вы в корне ошибаетесь, любезный Константин Иванович! Там экологически чистая обстановочка, зелень повсеместно, полное отсутствие технократии, совет да любовь, мир во всем мире, счастье для каждого по потребностям, не обращая внимания на способности. Идеал, как бы поточнее выразиться, покоя и самодостаточности. Без болезней, без этого вашего СПИДа, гриппа, гепатита и прочих хворей. Покой и только покой.
— Вечный! — мрачно подытожил я. — Нет, мне такого счастья не надо. Я лучше здесь гнить останусь, чем буду там дурака валять с блаженной улыбочкой. Эльдорадо вшивое, тоже мне, нашлось!
— Спокойней, молодой человек! — старик снова мгновенно изменил тон. Лебезящие интонации испарились. — Не кричите так, всю рыбу мне распугаете.
— Какую, к черту, рыбу?! — завизжал я и вдруг, взглянув на озеро, которое вновь стало непрозрачным, понял, что ничего не понимаю. — А где параллельный мир?
— Вам плохо, юноша? — старик кряхтя слез с сосны, подковылял ко мне и участливо попытался положить широкую ладонь мне на лоб. Я отшатнулся настолько нервно и резко, что он вздрогнул и с сочувствием добавил. — День нынче ветреный. Голову, наверное, вам надуло, — и тут же снова сменил стиль. — Подошел, понимаешь, ко мне, рот разинул, замер на месте, как будто что неведомое увидел. Я-то кумекнул, что в озере чегой-то заприметил — рыбу какую крупную али еще что, а ты — кричать сразу. Лечиться надо с такими вывертами, до дохтуру сходить, а то, может, это припадок какой был. Хоть и падучая… Так ведь и с ума сверзиться недолго. Зря шапочку-то не надел. Осень.
Я попытался в очередной раз за последние несколько минут (или уже часов?) собраться с мыслями, но они разбежались, как стадо непокорных баранов, и устроили настоящие скачки по пересечениям сознания.
— А озеро? Улицы, люди радостные, каждому по потребностям…
— Э-э-х, молодой человек, шел бы ты до дому и ложился спать. Я и так ничего сегодня не поймал, а ты расшумелся, рыбу всю, кака была, небось распугал. Как я теперя домой без рыбки приду? Хоть пару карасиков на сковородку — и то ужин. А ты иди, иди. Провожать не буду — сам доберешься, не маленький, чай. У меня и так времени в обрез до вечерней. День не рыбный выдался, пустой. Зла аж не хватает…
Я попятился, споткнулся о корень сосны или просто кочку, упал, больно отбив ягодицы, сразу же вскочил, думая, как нелепо, должно быть, выгляжу и, развернувшись, быстрым, переходящим в бег шагом направился в лес.
— Эй, молодой человек! Город там! — Рыбак показывал пальцем в сторону, противоположную выбранному мной маршруту. — Заблудитесь ведь! Тьфу! Кричать лишний раз только заставляете!
Замечание было оправданным. Полностью растерявшись, снова едва не падая, я обогнул Круглое и, краснея от глупой ситуации и дико смущаясь, помчался в Каменск, собирая все кочки на пути.
Метров через сто меня осенило. Рыбак не мог быть настоящим. Из всех многочисленных атрибутов, используемых его племенем, у него была только удочка! Ни садка, ни простого целлофанового пакетика для улова, ни коробки с наживкой возле деда не было. Значит… Да ничего это не значит! Все происшедшее было реальным, параллельный мир с гуттаперчевыми уродцами существует! Озеро — перевалочный пункт! И, значит, рыбак все врал. Надо его, гада, уличить, чтобы больше не смел! А то, понимаешь, наглеть начинают всякие, понты кидать.
И я, повинуясь непонятному и ничем не оправданному порыву, развернулся и поспешил к озеру.

Рыбак сидел на том же самом месте и, кажется, был нисколько не удивлен моим явлением.
— А-а, вернулся… Забыл чего?
— Кончай придуриваться, дед! Открой озеро, я еще посмотрю. Может, надумаю чего.
— Смотри, кто ж не дает, — скептически вымолвил он. — Только не шуми, а то орешь так, что оглохнуть можно. Раскричался, как петух…
— Я тебя последний раз прошу, дед, по-хорошему пока прошу: открой дверь. Я же вижу, что ты, сука, рыбаком только прикидываешься: у тебя садка даже нет.
— Как же ты мне надоел, парень, если б ты только знал. Хлеще пареной редьки. Вали-ка ты отсюда, психический!
— Я не успокоюсь, дед! Ты меня знаешь!
— Знаю, отчего ж не знать. Потому гляди, — он вынул из кармана тертых штанов скомканный пакетик, полный хлебных крошек, среди которых печально лежала одинокая давным-давно издохшая рыбка. — Видишь? А теперь поди вон!
— Дед, открой озеро!!! — вылупив глаза, заорал я так, что у самого зашумело в ушах. Кровь прилила к лицу и наполнила внезапно занывшие глаза. — Открой хоть на минуту. Дай убедиться, что я не сумасшедший, дед! Ты понимаешь, что я свихнусь, если еще раз не увижу, сволочь!
Рыбаку, видно, мои вопли и оскорбления надоели, и он равнодушно уставился на неподвижный поплавок, всем видом показывая, что разговор окончен.
— ДЕД!!! А, дед! Скажи хоть слово!
Он поднял голову, качнул волосатой головой и сказал:
— Бутерброд.
— Чего?
— Бу-тер-брод.
— Ты что, издеваешься?!
— Дорбретуб. Ирж.
— ?!.
— Что замолчал-то? Покаяться боишься? А ведь да-а-а-вно пора. Я заждался уже. Да и день не рыбный, плохой. Точнее, вечер.
Я огляделся и понял, насколько сильно завечерело. И так незаметно за всем этим безумием, которое не переставало набирать обороты. Меня затрясло сильной нервной дрожью, стало нестерпимо холодно. Но мыслить я еще мог.
«Ну, гад, ну я тебя поймаю. Хорошо, загадки там, ребусы, шарады… Но я тебя все равно раскушу. Я с тобой теперь ненормально, не по-человечьи попробую. Твоими методами, то бишь. Что на это ответишь?»
— Как поклевка-то? Глянь, может, наживка слетела? А то что-то не клюет долго слишком, — как можно спокойнее сказал я.
— А здесь рыбы НЕТ. Место плохое, одни пиявки…
— Как нет? — растерялся я, понимая, что рыбак снова повернул разговор в свою сторону, достав из рукава четыре туза и джокера впридачу. — Как так нет?! А чего же ты тогда здесь сидишь?!
— Пиявок ловлю, — объяснил он и, вскинув удочку к небу, на котором уже появилась первая тусклая вечерняя звезда, без труда извлек из-под воды полуметровую, судорожно извивающуюся на крючке мерзкую пиявку с мою руку толщиной. — Хорошая пиявочка, жирненькая. Хоть засаливай! Деликатес, так сказать, пир вкуса! — и, громко причмокнув, облизал губы.
Я побежал.
Мчался долго, обдирая лицо и руки о ветви, хрипя и стараясь ни о чем не думать, только бежать. Прочь от этого жуткого места, домой, на кровать, под одеяло, а уже там, согревшись и немного успокоившись, вспомнить происшедшее и выдать его за наваждение, глюк, солнечный удар и временное помрачение рассудка.
Бежал легко. Помогало накатывающее волнами спокойствие, ободряющее: все самое страшное позади. Нет ни рыбака, ни проклятого озера, ни подводного мира, ни пиявок, ничего нет. И никогда не было. Только бег, луна, звезды и этот лес вокруг. А все прошедшее — бред, сон наяву, искажение мысли, магнитная буря.
Согреваемый движением и такими мыслями, после двадцати минут непрерывной спешки я выбежал к озеру. Старик сидел на том же месте. Всходило, вопреки всем законам, солнце. Где-то далеко усердно долбил клювом невидимое дурацкое дерево дятел. Высоко над озером чертил в небе белую прямую реактивный самолет. Пахло плесенью.
— Константин Иванович! — обрадовался рыбак, завидев мое приближение, — вернулись? Ой, как замечательно! Испробовать-таки решили озерцо? Нет-нет, ничего не говорите. По глазам вижу сам, что не решились. Ну и правильно. Выбор ваш понятен. Мир-то наш подводный разрушаться начал. По вашей, кстати сказать, вине. Сумнение внесли в порядок, вот обитатели все с ума и посходили. Народный протест против системы до добра не доводит. Да, жизнь вся так ВВЕРХ ДНОМ и перевернулась. Не желаете взглянуть? Занимательная картинка получилась. Да и сам вижу, что желаете. Что ж, извольте-с.
Озеро вновь открыло свои недра, и я увидел полуразрушенный город, наводненный трупиками. Мертвецы валялись повсюду: на улицах, клумбах, даже крышах. Некоторые висели на декоративных деревьях, словно чудовищные елочные игрушки. Оставшиеся в живых сомнамбулически бродили вдоль кварталов и, встречаясь с себе подобными, сразу лезли в драку. Сражались крайне жестоко, тянули ручонки к шеям, выдавливали глаза пальцами, разевали рты и кусали, если перед этим не лишались зубов. Таинственный мир из синего превратился в багряный, а затем — в черный. Озеро вновь стало непроницаемым для взгляда и закружилось в огромную воронку.
Я смотрел вниз, на спирально вращающийся поток мутной воды, буйствующий, манящий, как зрачок гипнотизера, и думал, каково им находиться там, этим людям, погибающим по моей вине. Но по моей ли?
— Знаете, милый Константин Иванович, — откуда-то из-за спины шептал дед, — повинуясь не мимолетному порыву, а путем продолжительных умозаключений пришел я к неутешительному и в чем-то даже обидному для вас выводу. Рыбалка — это мания, наркомания, религия. Рыбалка — мир в мире, охота в охоте. Человек ищет червя, которого потом съедает рыба, а ее-то, милую, потом кушает сам человек. Точно? То-о-очно. А человечка после смерти кто ест? Правильно, червяки. Круг жизни? Не совсем. Человек не ест червей. Я не имею в виду некоторые восточные страны. Я на нашей, российской, почве базируюсь. Более того, черви противны человеку, однако он все же пользуется ими для наживки и ловли рыбы — излюбленной пищи многих гурманов. Прерванная цепочка жизни, смерти и еды получается. Но не об этом я речь веду, а о вас лично. Вы — рыбак-неудачник. Вы боитесь червей, не говоря уж о пиявках, и у вас водобоязнь.
— Что? — клацая зубами, выдавил я.
— Водобоязнь. Вы же не лезете в воду — сейчас, когда на улице такая жара. Одним словом, июль.
В голову ударило зноем.
Был полдень. Время не поддавалось никакой логике. Солнце уже висело над головой и ощутимо припекало. Круглое, раскинувшееся передо мной подобно девке площадной, бесстыдно манило голубой прохладой. Ни малейшего следа умирающего параллельного мира не было. Возле берега по колено в воде стоял рыбак в красной майке с надписью «Reebok» и болотного цвета шортах и смотрел на меня ничего не выражающими серыми глазами.
— Выспались, молодой человек? Хорошо. В наше трудное время болеть накладно — на лекарства не напасешься, а здоровый сон — он, знаете ли, укрепляет организм, иммунитет поддерживает опять же. А то как сляжешь, на таблетки пенсии не хватает. Хоть ложись и помирай. Вот сосед мой по лестничной площадке Егор Нилыч в прошлом году от ангины свалился и так и не встал, земля ему пухом, хороший был человек. А вам, молодым, пуще того надо за собой смотреть. Народ слабый пошел, малохольный, хлипкий. Нет старой закалки, все дохленькие — смотреть жалко. Тьфу!
Я пошел прочь. Мимо сосен, мимо елей, мимо дубов, стараясь держаться прямой линии, запоминая дорогу и моля Бога, дьявола и всех их святых и чертей помочь мне выбраться в город. Было нестерпимо жарко. Думаю, у меня поднялась температура. Нервы отказывали, начался приступ мигрени.
«Ни о чем не думай. Все равно будет только хуже. Иди, все в норме. Голова немного болит, ссадины зудят — ночью, наверно, упал в лесу и заснул. Возможно легкое сотрясение мозга, но это не беда, дело поправимое. Вдобавок еще и простудился, заразу подхватил, а теперь домой надо, микстуру выпить, температуру сбить. Аспирин, градусник и спать, спать, спать».
Сначала я увидел блеск воды, а уже потом — рыбака. Он свесился к воде и беззаботно болтал в ней рукой.
— Отпусти меня, дед, — прохрипел я совсем обессилевший. — Я больше сюда не вернусь. Никогда.
— Наш паровоз вперед летит! — трубно начал напевать тот.
— Не издевайся, дед. Отпусти меня, пожалуйста.
— Светит месяц, светит ясный!
— Я ведь тебя голыми руками задушу, если не отпустишь.
— Не кочегары мы, не плотники,
Но сожалений горьких нет.
Мы рыбаки и мы подводники,
Из глубины вам шлем привет! — пропел он басом и надул ртом большой пузырь.
Я вновь побрел, еле волоча ноги. И через час беспомощных скитаний вернулся к Круглому.
— Ты лучше беги! — посоветовал рыбак, едва завидев мой шагающий полутруп. — Пешком не получится, а вот бегом попытаться можешь. Скок да скок — и далек! Не получилось в тот раз — выйдет сейчас. Беги, парень, беги, и да спасен будешь.
Я послушался и побежал, выжав все последние силы, и через десять минут жестокой одышки вернулся к Круглому.
— Неправильно бегаешь, молодой человек. Правой ногой шаг больше делаешь, вот и кружишь. Надо наоборот попробовать.
Это замечание показалось мне очень логичным, и я опять заковылял прочь, стараясь делать левой ногой шаги побольше. Соображалка отказывала, каждый рывок отдавался жаркой болью в легких, мозги кипели и грозились хлынуть кровяными брызгами через горло и ноздри.
Сосны — кусты — падаю — трава — встаю — сосны — кусты — спотыкаюсь — кусты — кровь — листья — бегу — сосны — трава — встаю — кусты — озеро — РЫБАК.
— Я знаю, кто порешил старушку! — радостно поделился дед, маня меня пальцем. — Улик не было, но я-то знал. Всегда знал, с первой встречи. Глаза выдали. И дыхание. Жадное такое, с присвистом, с гнильцой. Сомнений нет. Тут я его и начал выводить на чистую воду.
— Кого? — выдохнул я, сдерживая рыдания.
— Убийцу, кого же еще, — лукаво усмехнулся дед.
— И кто же он?
— Ты.
Старик тонко, почти фальцетом захихикал и, потеряв равновесие, чуть не свалился в воду, содрогаясь телом и особенно бородой, в колтунах которой висели, перестукиваясь, резные деревянные фигурки.
— Я не убивал, — вращая головой в глупейшей попытке стряхнуть с себя нелепое обвинение, выдавил я. — Никого не убивал. Никогда.
— А эту мадемуазель? — старик помрачнел, и морщины глубоко раскроили кожу.
Потом опустил руку глубже и повел ее к центру Круглого, из недр которого внезапно вылетело, взвив в воздух фонтан ослепительных брызг, тело отвратительной, одетой в дрянной зипун, обвитой водорослями старушонки с выпученными глазами под размозженной, растрепанной, с редкими слипшимися волосами макушкой. Труп раскинул тонкие руки, скрестил обвитые фиолетовыми венами ноги и завалил голову набок.
— Вот тебе и вера! — жестко сказал рыбак и еще сильнее сдвинул глыбы морщин на лице, ссохся, став похожим на чучело гнома. — Как оно?! Впечатляет?!
— А-а-а-а-а-а!!! — заорал я и бросился в воду, чтобы разом покончить со всем этим цирком, но озеро отступило, и я брякнулся на влажную землю, пребольно ушибив голову.
— Нервничать не надо, молодой человек. Нервные клетки не восстанавливаются. И не мною это придумано. Ученые открытие сделали. Кстати, голосовые связки тоже не могут служить вечно… Так что лучше помолчите, отдохните, расслабьтесь. Вам ведь еще дорога домой предстоит. А она неблизкая, потому силенки поэкономней расходовать надо, а то недолго и в лесу остаться. Места здесь глухие. Волков, правда, нет, но убийцы встречаются, маньяки всякие. Недавно вот старую женщину, которая по грибы выбралась, ни за что ни про что порешили. Топориком по голове тюкнули — жизнь и вон!
Думать ни о чем не хотелось, вспоминать тоже. Но в голове навязчиво прокручивались, вспыхивали и гасли, мигая, стоп-кадры из криминальной хроники или фильма, которого я никогда раньше не видел. Это были сплошь жестокие сцены: насилие, убийства, изуродованные тела. И около трупов неизменно стояла темная, неразличимая фигура. Но сколько я ни напрягал глаза, сфокусировать взгляд не удавалось. Что это? Что за мозаика, калейдоскоп картин? И кто скрывается рядом с трупами? Может быть, я сам? Нет! Только не это. Вот к чему вел, паршивец. Дело шьет, падла. У-у, мразь!!! В угол загнал, мозги запутал, измучил всего — теперь отпираться смысла нет. Или есть? Запутался я. Я… Я. Я!!!!! Я убил старуху! Я это сделал, сволочь ты старая, скотина ублюдочная… Твааааарь…
— Я всегда знал, что именно вы это сделали. Всегда-с. Только говорить не хотел. Подводил, так сказать, к катарсису. И ведь подвел-с! Не правда ли, юноша?
Я изо всех сил попытался потерять сознание, но не смог. Так и лежал, крепко смежив веки и зарывшись лицом в прелые иголки. Наступила тишина, рыбак замолчал, а я все еще не мог и не хотел шевелиться. Так прошла вечность.
Когда я отодрал голову от земли, первым, что я увидел, были ноги. Прямо надо мной, занеся удочку, как грозное оружие, стоял рыбак.
— Бей, — сказал я, — хлещи! Чего ждешь?
Он рассек воздух удилищем и обжег меня вдоль спины. Тело предательски вздрогнуло.
— Еще хочешь?
— Бей! Насмерть забей! Лишь бы все это кончилось…
— Это не кончается. Это вечно как время, как боль, как нирвана.
— Но почему я?
— Потому что ты.
— Но есть ведь какая-то причина?
— Причина?! Рок, судьба, выбор богов. Почему из тысяч червяков, кишмя кишащих в куче дерьма, на рыбалку отправляются только единицы? Потому что они копошатся сверху. Им всегда надо больше других знать, иметь и делать. Хочется солнышко увидеть, воздухом подышать, красоту природы ощутить в полном объеме. Вот и лезут, и смотрят, и дышат, и на крючок насаживаются. Понятно?
— А вы, вы-то кто такой?
— Я? Я тот, кто устанавливает разорванную цепь между червем и человеком. Я царь природы. Я рыбак.
Старик бросил удочку на землю. Она упала рядом с моей головой и тут же рассыпалась в пыль.
— Теперь понимаешь?
— Не совсем, — честно признался я.
— А теперь?!
Сделав несколько легких танцевальных движений, рыбак подбежал к сосне, в три прыжка достиг ее середины, нагнувшись опустил руку в воду и вытащил за слипшиеся волосы труп давешней старушки. Потом распрямился во весь рост («Какой же он огромный!» — успел подумать я) и без видимого усилия вознес руку со своим страшным грузом к небу.
— Теперь понимаешь?!! — рявкнул он, тряся старухой, как абсурдной погремушкой. — Это фетиш, корм для идиотов! Ни тебе, ни мне этого дерьма не надо! Мы выше предрассудков, застоявшихся в веках. Мы, мальчик мой, новая стадия эволюции человека. Мы — рыбаки!
— А как же те, под водой? С ними что?
— Да пусть себе гниют вместе с этим отработанным хламом! — старик, размахнувшись посильнее, забросил труп в центр Круглого. Во все стороны пошли круги, и озеро на минуту стало похоже на гигантскую мишень. — Нас это не интересует. Мертвое отлично от живого, но иногда служит ему пищей. Жизнедеятельность невозможна без потребления еды, а чего-то надо ведь жрать! Вот тебе и рыбалка. Теперь, наконец, осознал?
Я поднялся с земли, отряхнул сор с одежды и утвердительно кивнул. Голова остыла, сознание прояснилось, в глазах больше не было назойливой мути. Я отчетливо видел рыбака, над головой которого, подобно нимбу, застыло красное вечернее солнце, казалось, готовое зажечь своими искрами его растрепанные седые волосы. Старик торжественно так стоял, будто знал, насколько выгоден этот ракурс, и не отражался в озере, вновь матово-черном. Потом он спрыгнул прямо на воду и направился ко мне, приветливо улыбаясь и раскинув руки для приветственных объятий. Он двигался очень торжественно, его руки казались ветвями огромного дерева, а глаза затягивали пустотой, жаждущей заполнения.
Я уже совсем не хотел убегать. Просто стоял и смотрел, как старик заслонил полнеба, стал выше леса, скрыл колоссальным туловом озеро и поваленную сосну. А потом он и меня поглотил, впитал сморщенной, насквозь пропахшей рыбьей чешуей кожей. Сожрал он меня или насадил на крючок, не знаю. Уверен лишь в том, что мы вместе отправились на рыбалку. Ловлю то есть. Хе-хе!

1998 — 2002



Сергей ЛЁВИН — поэт, прозаик, публицист. Родился в 1978 году. Член студии АЗ, выпускник филологического факультета Тамбовского государственного университета им. Г.Р. Державина, автор книг «Упал со стула», «Снайпер».